Все, кто не выполняет безропотно распоряжения продотрядчиков — кулаки, и подлежат беспощадному истреблению вместе с попами. Ты вчера заступался за попа? Вот ты теперь, для власти по крайней мере, сомнительный коммунист, концлагерь по тебе плачет… А ты думал, ваш советчик над попом просто так изгаляться зачал? Сам догмарычился? Он знает, куда ветер дует…
— Откуда он знает?
— Бывает он на совещаниях в уезде?
— Ездит.
— Там и накачивают. А ты как думал?..
— Так, я думаю, чего это вчера Чиркун с Андрюшкой с кислыми мордами у церкви крутились, када служба шла, — вставил Николай.
— Мужики, давайтя, разливайтя, наговоритеся потом, — сказала мать.
Дмитрий осторожно заглянул в люльку и с удовлетворенным лицом сел за стол.
Николай разливал самогон по стаканам. Антонов отодвинул свой в сторону.
— Чего это? — удивился Николай.
— Да если бы мы жрали так, как о нас краснота сказки бает, наши косточки давно б уж там гнили, — указал Степаныч на пол. — А мы никак второй год держимся.
Но Ишков и другой, молчаливый партизан свои стаканы опорожнили, и Дмитрий чуть пригубил.
Больше о политике не говорили. Антонов все нахваливал хлеб, говорил, что давненько такого не едал. Одна мякина у мужиков осталась. Хлеб мать печь умела, получался он у нее особенно духовитый, пахучий, пропекался всегда, не ляскался на зубах. Говорили о неурожае в этом году, о трудных денечках, обсуждали, как не дать продотрядчикам выгрести хлеб подчистую. Не жизнь — тоска. Николай смурной, молчаливый сидел, крепко задумался, а в конце обеда буркнул угрюмо:
— Как ни верти, а оставаться мне дома резону нет. Вернется Маркелин — не простить. А помирать неохота… Один путь — с вами идить…
— Мы в отряд пока не принимаем, — сказал Антонов, — но раз такой случай… С пулеметом работал?
— Знаком.
— Может, возьмем, а? Ишков?
— Надо брать… Зачислим пулеметчиком на захваченную тачанку.
Любаша слушала этот разговор, побелев, смотрела то на Антонова, то на Николая с надеждой, что муж передумает или Антонов не возьмет. А мать сурово сжала губы, окаменела.
Николай понял по лицу жены, что она чувствует, и спросил:
— Может, ты меня похоронить здесь хочешь? У Маркелина рука не дрогнет.
— Да что… да я… — Любаша всхлипнула, склонилась к столу, закрыла платком глаза.
— Благословляю! — громко произнесла в тишине мать и перекрестила Николая. Голос ее, налитый тоской, был тверд.
Помолчали после этого немного. Каждый о своем думал. Антонов, потупившись, сидел, сдвинув брови.
— Спасибо, мать, — поднялся он. — Дай Бог тебе и детям твоим здоровья и долгих лет. — Потом, видимо, для того, чтобы отвлечь всех от тягостных мыслей, обратился к Егору. — Покажи-ка подарок Тухачевского.
Вытащил из ножен шашку, прочитал надпись, усмехнулся:
— Кудряво разукрасили… Много крови пролил?
— Было…
— Да, не приведи Бог с тобой в бою встретиться, — глядел Антонов на высокого большерукого Егора. Сам он казался рядом с ним щуплым, неказистым: — Сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
— А уже эскадроном командовал… Ну да, краснота все на глупую молодежь опирается. Жизни не знают, не ценят, что куренку голову снести, что человеку — одна цена… И Тухачевский, я слыхал, молодой…
— Лет двадцать пять…
— Степаныч, за нами, должно, — глядел в окно молчаливый партизан. — Красные вертаются, видать, с подмогой.
Мать с Любашей кинулись собирать Николаю продукты, вещи в заплечный холщовый мешок с замусоленными веревочками. Слезы лились по щекам Любаши и капали на пол. Она не вытирала их. А мать — суровая, со сжатыми губами. Антонов поклонился ей, прежде чем выйти из избы, сказал, успокаивая:
— На жатву я отпущу его. Подмогнет.
Егор вышел вслед за ним на улицу, чтоб не видеть прощания матери и Любаши с Николаем, не терзать сердца. Ванятка, сидевший на камне, поднялся, пропустил гостей, разглядывая их исподлобья.
Вспомнились Пудяков с Андрюшкой Шавлухиным, запертые в сарае. Подумалось: коль убьют их, сколько мужиков из-за этой швали Маркелин загубит. Ой, разгуляется!
Подскакал верховой, парень в клетчатой рубахе, тот самый, что выпускал мужиков из сарая, крикнул:
— Красные с Коростелей шпарят!
— Пулеметы выставили? — спокойно спросил Антонов.
— А то нет? Есть чем встретить!
И словно подтверждая слова парня, за Хутором застучали наперебой два пулемета.
— Там место хорошее. Не пройдут, — заверил парень.
— Скачи туда, скажи — отобьют атаку и пускай отходят. В Андрияновку двинем. Как бы от лесу не отсекли…
Николай Чернавку вывел, седлать начал, но Антонов остановил его.
— Оставь. Кони есть, отбили у Маркелина… Не на себе же твои снопы возить будут.
Егор, думая о пленниках в Гольцовском сарае, взял Чернавку у брата, взнуздал, вскочил в седло.
— Ты куда? — строго спросил брат.
— Вы тут отряд ждать будете? — не отвечая, глянул на Антонова Егор.
— Тут.
— Я сейчас, — дернул поводья Егор и стукнул пятками по бокам лошади.
— Шашку забыл! — крикнул ему вслед Антонов.
Егор, пригибаясь к гриве Чернавки, влетел во двор Гольцова, соскочил. Сарай был заперт. Два антоновца стояли у избы возле оседланных коней, слушали, как за церковью на окраине Хутора стучат пулеметы, хлопают выстрелы.
— Быстро туда! — крикнул им Егор. — Антонов велел… А этих я покараулю. Их он нам отдал… Сами управимся…
Антоновцы встретили его недоверчиво, но один из них вспомнил, что Егор сидел в сарае, когда они выбили Маркелина из Масловки, и оба ускакали со двора. Егор проводил их взглядом до церкви, отодвинул засов, приоткрыл дверь и крикнул громким шепотом в полутьму сарая:
— Выходите! Скорей!
Андрюшка выскочил первым, огляделся быстро, зверовато и кинулся за избу в картофельную ботву. Пудяков грузно покатился следом. Егор запер сарай, потихоньку влез на Чернавку и затрюхал назад, поглядывая в сторону церкви. Перестрелка стихала. Выстрелы хлопали редко, нехотя и не страшно, словно кто-то баловался.
— Ну как там? — без особого интереса спросил Ишков у Егора, будто давно уже знал, что там все в порядке.
— Отбили.
— К Гольцову заезжал? — спросил быстро Николай. — Пудякова не расстреляли?
— Не трогали пока… Мужики охраняют.
— Отпусти их сейчас, беды сколь наделают. И тронь — Маркелин Масловку кровью зальет, — горестно пробормотал Николай.
— Мужики разберутся, — ответил Антонов, поглядывая на луг, на котором появился отряд.
Ускакали антоновцы. Притихла Масловка в ожидании красноармейцев. Что-то будет? Как поведет себя Маркелин? Ни единого человека не видно на лугу. Только через полчаса стал доноситься какой-то шум со стороны Хутора. Там шла какая-то суета. Понятно было, что вошли красные. Но что они делают там? Выстрелов не слышно, только конское ржание, мужские голоса, какие-то вскрики. Немного погодя, на луг выехали несколько всадников и быстрым шагом направились в Угол. Белого коня Маркелина нет среди них, отметил про себя Егор.
Мать тоже глядела в окно, следила за всадниками. Любаша покачивала люльку, хотя ребенок спал тихо, видно, для того, чтоб успокоить себя. Ванятка сидел на приступке.
— Сказали, небось, где Антонов обедал… Мож, спрячешься? Скажу, убегли от бандитов в ветлы… — тревожно глянула на Егора мать.
— Меня не тронут… Не должны.
Конский топот донесся с улицы. Анохин надеялся, что проедут мимо, но нет. К ним. Подъехали, остановились, стали неспешно разнуздывать. Видно, не на минутку.