Но рюкзак
всегда был пустым или почти пустым, потому что в нем, насколько это было известно, не было ничего больше, кроме бутерброда господина Зоммера и
его сложенной резиновой накидки до бедер, с капюшоном, которую господин Зоммер одевал, когда его в пути заставал дождь.
Но куда вели его пути? Какова была цель его бесконечных хождений? Ради чего и зачем носился господин Зоммер торопливым шагом по окрестностям
по двенадцать, четырнадцать, шестнадцать часов в сутки? Этого никто не знал.
Вскоре после войны, когда Зоммеры поселились в деревне, эти походы еще никому особенно в глаза не бросались, потому что тогда все люди ходили
с рюкзаками по дорогам. Не было ни бензина, ни автомобилей, и только один раз в день приезжал автобус, нечем было топить, нечего было есть, и
чтобы достать где-то несколько яиц, или муку, или картошку, или килограмм брикета<Имеется в виду брикет для отопления (прим. пер.)> или даже
только писчую бумагу, или лезвия для бритья приходилось зачастую совершать многочасовые переходы и затем тащить раздобытое домой на тачках или в
рюкзаках. Но уже через несколько лет все снова можно было купить в деревне, стали привозить уголь, автобус курсировал уже пять раз в день. И уже
через несколько лет у мясника снова появился собственный автомобиль, а потом у бургомистра, а потом и у зубного врача, а мастер малярного цеха
Штангльмайер ездил на мотоцикле, а его сын на мопеде, автобус все еще курсировал три раза в день, и никому теперь не могло прийти в голову идти
четыре часа пешком в районный центр, если возникала необходимость сделать там покупки или получить новый паспорт. Никому, кроме господина
Зоммера. Господин Зоммер по-прежнему ходил пешком. Рано утром он застегивал лямки рюкзака на плечах, брал в руки свою палку и уходил торопливым
шагом, через поля и луга, по большим и малым дорогам, сквозь леса и вокруг озера, в город и обратно, от деревни к деревне... до позднего вечера.
Но самым странным было то, что он никогда не делал каких бы то ни было покупок. Он ничего не выносил и ничего не покупал. Его рюкзак был и
оставался пустым, за исключением бутерброда и накидки. Он не ходил на почту и не ходил в районную управу, все это он оставлял своей жене. Кроме
того, он ни к кому не заходил и нигде не останавливался. Когда он отправлялся в город, то никуда не заворачивал, чтобы что-то поесть или хотя бы
выпить стаканчик, он даже ни разу не присел па скамейку, чтобы несколько минут передохнуть, а просто на ходу поворачивал и снова торопился домой
или куда-нибудь еще. Когда его спрашивали: Откуда вы идете, господин Зоммер? — или — Куда вы идете? — он раздраженно покачивал головой, как будто
ему на нос садилась муха, и бормотал что-то невнятное, что нельзя было понять вообще или понималось отчасти, и это звучало примерно так:
...какразоченьспешусейчасвверхнашкольнуюгору... быстропройтивокругозера... ещесегодняпрямосейчасобязательнопопастьвгород... оченьспешу-
оченьпрямосейчассовершеннонетвремени... — и еще до того, как можно было успеть спросить: Что? Извините, не расслышал. Куда? — он уже ускользал
прочь, усиленно шкрябая своей палкой.
Один единственный раз я услышал от господина Зоммера целую фразу, ясно, четко произнесенную фразу, смысл которой нельзя было не понять,
которую я не забуду никогда и которая но сей день звучит у меня и ушах. Это случилось воскресным днем, в конце июля, во время ужасной грозы. Тот
день, залитый солнцем, с совершенно безоблачным небом, начался прекрасно, и к обеду было все еще так жарко, что больше всего хотелось беспрерывно
пить холодный чай с лимоном.
Это случилось воскресным днем, в конце июля, во время ужасной грозы. Тот
день, залитый солнцем, с совершенно безоблачным небом, начался прекрасно, и к обеду было все еще так жарко, что больше всего хотелось беспрерывно
пить холодный чай с лимоном. Мой отец взял меня с собой на скачки, как это часто случалось по воскресеньям, потому что он ходил на скачки каждое
воскресенье. В общем-то, не для того, чтобы делать ставки — я хотел упомянуть об этом между прочим, — а просто из любви к предмету. Он был, хотя
сам ни разу в жизни не сидел на лошади, страстным любителем лошадей и их знатоком. Он мог, например, наизусть назвать всех немецких победителей
дерби с 1869 года по годам и в обратном порядке, и даже основных победителей английских дерби, и французского Prix de l'Are de Triomphe с 1910
года. Он знал, какая лошадь любит рыхлую, а какая сухую почву, почему старые лошади берут барьеры, а молодые никогда не бегут больше 1600 метров,
сколько фунтов весил жокей и почему жена владельца заплела вокруг своей шляпки ленту красно-зелено-золотистых цветов. Его библиотека, посвященная
лошадям, насчитывала свыше пятисот томов, и в конце своей жизни он даже стал владельцем собственной лошади — скорее половины, — которую он к
ужасу моей матери приобрел по цене в шесть тысяч марок, чтобы та участвовала в скачках под его цветами — но это совершенно другая история,
которую я собираюсь рассказать в другой раз.
Итак, мы были на скачках, и когда день уже стал катиться к закату и мы ехали домой, было все еще жарко, даже еще более жарко и более душно,
чем в обед, но небо уже затягивалось тонким слоем дымки. На западе появились свинцово-серые тучи с гнойно-желтыми краями. Через какие-то четверть
часа мой отец был вынужден включить фары, потому что тучи нависали уже так, что завесили весь горизонт, словно занавес, и отбрасывали на землю
мрачные тени. Затем с холмов сорвались несколько порывов шквального ветра и широкими полосами упали на хлебные поля, и казалось, что кто-то эти
хлебные поля причесывает, а деревья и кустарники от этого испугались. Почти одновременно с этим начался дождь, а сначала стали падать отдельные
большие капли, такие толстые, как виноградины, которые то здесь, то там с силой шлепались на асфальт и разбивались о радиатор и о ветровое
стекло. И тут разразилась гроза. Газеты позднее писали, что это была самая сильная гроза в нашей местности за последние двадцать два года. Так ли
это на самом деле, я не знаю, потому что в то время мне было всего семь лет, но я наверняка знаю, что такую грозу второй раз в жизни мне
переживать не приходилось, тем более в машине, на безлюдном шоссе. Вода падала уже не каплями, она лилась с неба сплошным потоком. За несколько
минут дорога оказалась залитой. Машина пахала по воде, по обеим сторонам вздымались фонтаны, они стояли, словно стены из воды, и через ветровое
стекло было видно, как сквозь быстро текущую воду, хотя стеклоочистители торопливо бились в одну и в другую стороны.
Но гроза стала еще ужаснее. Чем дальше, тем больше дождь переходил в град, это было слышно еще до того, как стало видно, по изменению шума
дождя, переходящего в жесткий, громкий треск, и почувствовалось по морозному холоду, проникавшему теперь в машину. Наконец можно было уже видеть
градины, сначала маленькие, как булавочные головки, но затем увеличивающиеся до размера с горошину, с шарик для игры в бабки, и наконец по крышке
радиатора забарабанили несметные рои гладких белых шариков, снова отскакивая от ее поверхности, в такой дикой, бурлящей неразберихе, что от этого
просто могла закружиться голова.