.. К сожалению, это не имело ни малейшей перспективы, потому что Каролина жила, как и большинство других детей, в Обернзее, а я единственный
жил в Унтернзее. Наши дороги из школы домой расходились уже сразу же за школьными воротами и вели совершенно в противоположные стороны по склонам
школьной горы и через луга к лесу, и еще до того, как наши дороги терялись в лесу, мы уже были так далеко друг от друга, что я уже не мог
различить Каролину в толпе других детей. Лишь только иногда я мог различить доносящийся до меня ее смех. При совершенно определенной погодной
обстановке, а именно при южном ветре, этот веселый смех разносился очень далеко, доносясь до меня через поля и сопровождая до самого дома. Но
когда же в наших краях дул южный ветер!
И вот однажды — это было в субботу — случилось чудо. Во время перемены Каролина подбежала ко мне, встала прямо передо мной, совсем рядом, и
сказала: — Ты! Ты ведь всегда ходишь в одиночку в Унтернзее?
— Да. — сказал я.
— Ты! В понедельник тогда я пойду с тобой...
И затем она еще много наговорила, объясняя все это, говорила о какой-то подруге ее матери, которая вроде бы жила в Унтернзее, и что ее мать
вроде бы хотела забрать ее у этой подруги, и что она потом с матерью или с подругой, или с матерью и подругой... этого я больше не помню, я это
забыл и мне кажется, что это я забыл еще тогда, сразу же, еще тогда, когда она это говорила, потому что я был настолько ошеломлен, потрясен
фразой: «В понедельник тогда я пойду с тобой!» — что я вообще не мог или не хотел больше ничего слушать, кроме этой прекрасной фразы: «В
понедельник тогда я пойду с тобой!» Весь остаток дня, все воскресенье напролет в ушах моих звучала эта фраза, звучала для меня так прекрасно —
ах, что я говорю, звучала прекраснее чем все то, что я прочитал до тех пор у братьев Гримм, прекраснее, чем обещание принцессы в «Лягушачьем
короле»: «Ты будешь есть из моей тарелочки, ты можешь спать в моей кроватке», и я считал дни с большим нетерпением, чем гном: «Сегодня я пеку,
завтра я буду жарить, послезавтра приведу королеве ее ребенка!» Я казался себе Счастливым Гансом, Братом Люстигом и Королем Золотой горы в одном
лине... «В понедельник тогда я пойду с тобой!..» Я хорошо подготовился. В субботу и воскресенье я ходил по лесу, выбирая самый подходящий
маршрут. Потому что с самого начала было ясно, что я бы не пошел с Каролиной обычной дорогой. Она должна была увидеть мои самые потайные пути, я
хотел показать ей скрытые от постороннего глаза достопримечательности. Дорога до Обернзее должна была поблекнуть в ее сознании по сравнению с тем
великолепием, которое она должна была увидеть на моем, на нашем общем пути до Унтернзее.
После длительных раздумий я остановился на маршруте, который отходил вправо от дороги вскоре после того, как начинался лес, вел через овраг к
еловому заповеднику, а оттуда через болотистую местность к лиственному лесу, до того места, где он заканчивался отвесной стеной на берегу озера.
Этот маршрут был нашпигован не менее чем шестью достопримечательностями, которые я хотел показать Каролине и снабдить их своими
квалифицированными комментариями. В отдельности здесь речь шла о следующем: а) почти на обочине дороги стояла трансформаторная будка
электрических предприятий, из которой слышалось постоянное жужжание и на двери которой висела желтая табличка, на которой была нарисована красная
молния и предупреждение: «Осторожно, высокое напряжение! Опасно для жизни!»; б) заросли из семи малиновых кустов, на которых висели спелые ягоды;
в) корыто для подкормки оленей — правда, в это время еще без сена, но с большим куском каменной соли, который они лизали; г) дерево, о котором
говорили, что после войны на нем вроде бы повесили старого нациста; д) муравьиная куча почти в метр высотой и метр пятьдесят шириной; и наконец,
как конечная и кульминационная точка всей экскурсии, е) великолепный старый бук, который я наметил для того, чтобы взобраться на него вместе с
Каролиной, чтобы с крепких веток на десятиметровой высоте насладиться несравненным видом озера, чтобы я мог наклониться к ней и подуть ей в
затылок.
Из буфета на кухне я стащил печенье, из холодильника стакан йогурта, из погреба два яблока и бутылку смородинового сока. Все это я положил,
упаковав в коробку из-под обуви, после обеда в воскресенье на дереве, чтобы у нас был провиант. Вечером, лежа в постели, я выдумывал себе
истории, которыми я буду развлекать Каролину и от которых она будет смеяться, одну, чтобы рассказать по пути, другую — на время нашего пребывания
на буке. Я еще раз включил свет, вытащил из ящика ночного столика маленькую отвертку и сунул ее в мой школьный ранец, чтобы завтра на прощание
подарить ее ей, как одно из самых моих больших сокровищ. Оказавшись снова в кровати, я разделил на отрезки обе истории, разделил самым тщательным
образом, исходя из планируемых событий завтрашнего дня, многократно отметил пункты следования от а) до е), а также место для момента передачи
отвертки, еще раз прошелся по содержимому обувной коробки, которая лежала уже в лесу, на толстой ветке и ждала нас — еще никогда рандеву не
готовилось столь тщательно! — и наконец заснул, вспоминая ее сладкие слова: «В понедельник тогда я пойду с тобой...» Понедельник был
безукоризненно прекрасным днем. Солнце мягко светило, небо было ясным и голубым, как вода, в лесу заливались пением дрозды, и дятлы так
барабанили по деревьям, что звуки эти разносились по всей округе. Лишь теперь, по дороге в школу, мне вдруг пришло в голову, что во время своих
приготовлении я совершенно не продумал, что бы я делал с Каролиной при плохой погоде. Маршрут от а) до е) в дождь или в бурю стал бы катастрофой
— с растрепанными кустами малины, непривлекательным муравейником, чавкающей и мокрой болотистой тропинкой, скользким буком, на который нельзя
было бы взобраться, и сдутой ветром или намокшей коробкой с провиантом. С блаженством я отдался этим мыслям, придумывая все новые подробности
такой катастрофы, и они доставляли мне сладкое, из-за того, что совершенно ненужное, беспокойство и создавали у меня прямо-таки триумфальное
чувство счастья. Я не только ни на йоту не должен был заботиться о погоде — нет, погода сама заботилась лично обо м н е ! Я не только мог
проводить сегодня Каролину Кюкельманн — нет, я получил сегодня в придачу еще и самый прекрасный день в этом году! Я был баловнем судьбы! На меня
упал благосклонный взгляд Господа Бога. Только бы сейчас, — думал я тогда, когда на меня снизошла милость, не наделать глупостей! Только бы не
сделать теперь никакой ошибки, из заносчивости ли или из гордости, как это всегда делали герои в сказках и этим самым разрушали свое счастье, в
которое уже окончательно поверили!
Я пошел быстрее. Я ни в коем случае не мог опоздать в школу. На уроках я вел себя безупречно, как никогда раньше, чтобы учитель не мог найти
ни малейшей причины для того, чтобы оставить меня в школе после уроков. Я был кротким, как овечка, и вместе с тем внимательным, порядочным и
готовым ответить на все вопросы, просто экземпляр образцового школьника. Я ни разу не посмотрел в сторону Каролины, я принуждал себя не делать
этого, пока что не делать, я запрещал это себе, почти суеверно думая, что из-за того, что я слишком рано посмотрю на нее, я в конце могу ее
потерять...
Когда занятия в школе закончились, выяснилось, что девочки должны были задержаться еще на час, я уже не помню почему, был ли это урок
домоводства или еще по какой-то другой причине. Но всяком случае, отпустили только нас, мальчишек. Я не принял это происшествие трагически —
наоборот. Оно показалось мне дополнительным испытанием, которое мне нужно было выдержать и которое я обязательно должен был выдержать, и оно
придавало страстно желанной прогулке с Каролиной кроме всего прочего еще и особый оттенок: целый час нам предстояло ждать друг друга!
Я принялся ждать на развилке дороги, разветвляющейся в Обернзее и в Унтернзее, меньше чем в двадцати метрах от ворот школы.