Точнее, Инна вносила поправки в файл, а он, склонясь над ней, вглядывался в экран компьютера, выискивая опечатки, и совершенно неожиданно для себя поцеловал девушку в долгую, смуглую, покрытую нежным пушком шею.
- Вы с ума сошли! - вспыхнула она.
- Сошел. А вы только что это заметили?
И он стал тайно ухаживать за ней: если удавалось, подвозил домой. Несколько раз уговорил по пути остановиться и посидеть в каком-нибудь ресторанчике, благо Татьяна не знала о том, что, кроме зарплаты, у него есть еще и ежеквартальные премии. Инна принимала его приглашения с чуть насмешливой благосклонностью, с какой принимают услуги чересчур уж любезного официанта. Однажды Саша повел ее в новомодный кинотеатр, где звук как бы дробится, обступая тебя со всех сторон, а экран завораживает глаз такой насыщенной чистотой цветов, за какую Ван Гог, не задумываясь, отдал бы и второе свое ухо. Калязин давно не бывал в кинотеатрах и его странно поразило, что все эти чудеса техники, эти безумно дорогие и в самом деле талантливые актеры, эти поминутно взлетающие на воздух «мерседесы» и целые городские кварталы, эта виртуозно выстроенная сюжетная головоломка - нужны, в сущности, лишь затем, чтобы рассказать полупустому залу какую-то бесполезную и совершенно бессмысленную историю. Что-то наподобие катания на американских горках - промчался с визгом, с холодком в паху - и забыл.
Но там, в кинозале, в темноте Инна впервые доверила ему свою теплую руку. Этим бы Калязину ограничится для начала, но он не удержался и в тот момент, когда герои фильма, проникнув наконец-то в банк, обнаженно-прекрасные, любили друг друга прямо на рассыпавшихся долларах, Саша обнял ее и поцеловал в губы. Инна не сопротивлялась, но в поцелуе было что-то странное. Что именно Саша понял, когда оторвался. Он целовал усмешку.
- Александр Михайлович, вы напрасно тратите время! - предупредила Инна. - Полагаю, вы многое про меня узнали и должны понимать: ничего не будет. Вы ничего не добьетесь.
- А я ничего и не добиваюсь! - отводя взгляд, ответил Калязин. - Я просто хочу видеть вас…
- Вы меня видите каждый день на работе, - словно не понимая, о чем речь, сказала она.
- Мне этого мало!
- Ах, вот оно как! Если хотите большего, займитесь Валей. Вы ей, кажется, нравитесь…
- Ну зачем вы так! - Он попытался снова ее обнять.
- Александр Михайлович, я вас прошу. - Она резко, с неудовольствием высвободилась.
- Зовите меня - Саша…
- Ну какой вы Саша! Вы - Александр Михайлович. И навсегда останетесь для меня Александром Михайловичем.
От этого «навсегда» все калязинское существо наполнилось плаксивой оторопью и какой-то совершенно подростковой обидой. Нечто подобное он испытал в отрочестве, когда увидел, как безумно нравившаяся ему девочка целуется в пустой учительской со старшеклассником. Обливаясь слезами, Саша убежал в раздевалку. Был май - и на крючках висели только черные сатиновые мешочки со сменной обувью. Сотни мешочков. Сначала он бродил между этими мешочками, как в каком-то марсианском лесу, а потом стал бить по ним, точно по боксерским грушам, и бил до изнеможения, пока в кровь не содрал костяшки пальцев. И победил себя…
Месяц он держался с Инной так, словно ничего меж ними и не было. Старался как можно реже появляться в приемной, а вызванный к Гляделкину, проходил мимо с бодрой, заранее подготовленной улыбкой, и даже, словно ныряльщик, задерживал дыхание, чтобы пропитанный ее духами воздух приемной не проник в легкие, не одурманил и не заставил броситься перед ней на колени на глазах у всех. Она тоже вела себя с ним ровно, приветливо, ни единым намеком не напоминая о его постыдно неуспешном домогательстве.
Клин вышибают клином - и Калязин сам предложил Вале подбросить ее домой, в Химки.
Она, помня его прежнюю суровость, сидела тихая, скромная и ко всему готовая, точно в очереди к гинекологу. Сначала он долго не решался, а потом где-то в районе Северного речного вокзала положил руку не на отполированный набалдашник рычага скоростей, а на круглое колено. В ответ корректорша часто и многообещающе задышала. Калязин осторожно погладил ее голую ногу и почувствовал под рукой старательно выбритые, но уже чуть покалывающие волоски - и это страшно его возбудило. Они остановились на каком-то строительном пустыре возле огромного бульдозера, напоминавшего в темноте подбитый танк. Валя приблизила к нему свое ярко намакияженное лицо (наверное, именно так в ночном музее выглядит какой-нибудь Дега или Матисс) и Саша догадался, что надо целоваться. Никогда еще не приходилось ему получать такого бурного разнообразия сексуальных даров в такой короткий отрезок времени и в такой тесноте. Когда, чуть не выбив каблуком лобовое стекло, Валя затихла, Калязин понял, что совершил страшную ошибку. Она, кажется, тоже. Отдышавшись, перекарабкавшись на свое место и поправив одежду, корректорша сказала:
- Зря мы это… Не бойся, я ей не скажу. Но и ты тоже - никому. Договорились?
Любопытно, что никакого раскаянья перед Татьяной он не испытывал - вернулся домой злой и даже ни с того ни с сего наорал на жену за то, что она, мол, все время занимает телефон своими дурацкими риэлторскими переговорами, а ему из-за этого не могут дозвониться очень серьезные люди. Татьяна вспыхнула, отправила его к чертовой матери, а потом долго извинялась перед Степаном Андреевичем, принявшим это на свой счет. Саша, сурово сопя, проследовал в ванную, глянул в зеркало и ахнул: белая сорочка напоминала тряпку, о которую живописцы вытирают кисти. Спасла его Татьянина близорукость. Он спрятал рубашку в портфель и наутро по пути на работу выбросил в мусорный контейнер.
Зато ему было мучительно стыдно перед Инной. Весь следующий день он даже боялся смотреть на нее. Проходя через приемную к начальству и поймав на себе, как ему померещилось, подозревающий взгляд, он облился потом и ему даже показалось, будто все вчерашние горячие Валины щедроты теперь стекают с его тела подобно отвратительной слизи, оставляя на паркете следы. Но Инна смотрела на него все с тем же приветливым равнодушием.
И так продолжалось долго, очень долго…
Все изменилось в одночасье. Нужно было отредактировать рекламу мемуаров недавно скончавшейся старушки, служившей в тридцатые годы уборщицей в высших сферах и оказывавшей, как она утверждала, интимные услуги чуть ли не всему тогдашнему Политбюро. Книжка называлась чрезвычайно ликвидно - «Кремлевский разврат», но отдел рекламы, как всегда, написал такую белиберду, что Гляделкин разнервничался и приказал главному редактору лично переписать аннотацию и подобрать забойные отрывки для периодики.
Покидая кабинет, Гляделкин вдруг обнаружил, что во всем издательстве остаются только два человека - Инна и Калязин. Он как-то сразу забеспокоился, потом совладал с собой и погрозил:
- Вы, ребятки, тут не озорничайте!
Захохотал и ушел.
Инна посмотрела ему вслед с ненавистью и начала собираться.
- Инна Феликсовна, - пробормотал Саша. - Если подождете полчаса, я отвезу вас…
- Спасибо, не надо.
- Почему?
- Я не хочу домой…
- В кино? - жалобным детским голоском спросил Калязин.
- Почему тогда не в театр? - Она посмотрела на него с насмешливым состраданием.
- Инна, я так больше не могу! - промямлил Калязин.
- Допустим… - после долгого молчания вымолвила она. - И куда вы меня повезете?
- В каком смысле? - он даже растерялся от неожиданности.