А потом лошади прогнали нас от себя: мол, у ваших кобыл вымя не сзади, а спереди, не снизу, а сверху, и не одно, а целых два.
Мы ушли от лошадей и отправились к амазонкам. А эти вовсе повернулись к нам задом: мол, выкусите это, звери, не рожали мы вас, никогда не давали жеребцам и привычки такой не имеем. Вас родили, мол, кобылы, которым понравились малмарайчики человеческих самцов, этих несусветных паскудников.
Вот поэтому вы такие уроды, скоты и чудища – пошли вон! И амазонки стали нас расстреливать из своих дальнобойных луков, протыкать нас стрелами с железными наконечниками, знаменитыми зюттиями. Мы побежали от них, но с другой стороны понеслось на нас видимо-невидимо самых свирепых и диких жеребцов.
Итак, чужеземец, ты теперь знаешь, как был размолочен наш великий народ между текус и елдораем, словно между ступой и пестиком.
Пока философ Евклид и кентавр Пассий беседовали, устроившись на земле среди развалин поселка, старичок Сикло почтительно маячил рядом, стараясь не чихать и не пукать, а если его распирало, он отходил в сторону и производил звуки потихоньку.
Между тем мегарские плебеи и торговец придумали, как им теперь посту*пить. Они дружной толпой подошли к философам и, окружив их, схватили старых кентавров за шиворот и немедленно общупали их елдолачи. Люди при этом выглядели деловито.
– Э-хе! – сказал один из них, тот, который обследовал толстого Пассия.- • Да тут в мешке поросят уже нету. Увели поросят, одни пустые мешки остались.
– Ах, я же забыл! – вскричал тут торговец. – У старика, верно, ничего нет! Его кастрировали лапифы, когда он был у них в плену…
– Значит, ты все же помнишь меня, рекеле иноземец! – усмехнулся старый кентавр.- Ну, если не меня самого, то хотя бы про мои выдолбленные яйца.
На эти слова торговец ничего не ответил и отошел в сторону, туда, где Пролетарии возились со вторым кентавром.
– Ну, ничего, граждан.:! – успокоил он своих товарищей.- Зато у этого крочика в мешке полно еще, как у горного барана! Думаю, что выжмем из него кое-что
Решение, к которому пришли мегарские плебеи, было следующим. Надо
изловить в горелом лесу и в дальнем ущелье одичавших кентавриц и заставить их размножаться, поместив на ферме вместе с самцом. х
Поощрительно хлопая тощего Хикло по ходке, одноглазый мегарский про*летарий подморгнул своим единственным глазом:
– Эй, старичок! Твой дротик еще послужит, не правда ли? – И схватил его за елдорай.
Старый Хикло бесшумно заплакал, вытирая слезы кулаком; ему показалось, что люди хотят сделать с ним то, что они сделали когда-то с его другом Пассием. Но сам Пассий и успокоил его: они хотят поймать одичавших келеле для тебя, чтобы ты поскорее начинил их кентаврятами, объяснил он испуганному Хикло.
– Зачем? – удивился повеселевший старичок.- Зачем это им нужно, рекеле Пассий? – спрашивал он у друга.
– Мы смешные, рекеле Хикло,- отвечал Пассий.- Поэтому нншсао хотят угнать к себе побольше кентавров. Чтобы показывать их по разным городам за • деньги – вот как меня, когда я был у них в плену.
Пришельцы тут же начали строить из жердей просторную круговую офаду, а старые кентавры стояли рядом и смотрели на их работу. Когда загородка, была готова, плебеи отделили Хикло от Пассия и, связав первому руки за спиною, велели ему проследовать за ворота ограды.
Ничего еще не понимая, Хикло послушно проследовал туда, куда ему повелели, и ворота тотчас были закрыты и заперты с наружной стороны. Старый кентавр хотел выйти назад – но туг стало ему ясно, что это невозможно.
В три ряда жердей была собрана загородка, через верхнюю нельзя было перепрыгнуть, под нижнюю жердь не пролезешь: кентавры так же, как и лошади, совсем; не умели ползать.
Хотел старик Хикло открыть запор на воротах, просунув руку сквозь жерди, и тут как бы впервые почувствовал, что руки у него связаны; никогда не скручивали ему рук за спиною – это было необычайно новое ощущение для кентавра.
– Оу, рекеле Пассий,- с беспомощным видом позвал он друга.- Хердон маимараи… Что бы все это значило?
– Считай, что ты как страус-лереке, запертый в земляной тюрьме,- пояснил ему Пассий.
– Но туда, в земляную тюрьму, страусов сажают, чтобы они несли яйиа! -
воскликнул Хикло в отчаянии. 1
– Вот и тебе придется делать что-то вроде этого, рекеле Хикло,- сказал Пассий.- Только надо будет не просто нести яйца, а носиться с ними от одной молодки к другой. Но думаю, что это не доставит тебе удовольствия.
– Почему это? – забеспокоился Хикло.- Почему ты так нехорошо думаешь, рекеле!
– Потому что ты это будешь делать не по желанию, а по принуждению,- с глубокомысленным видом изрек Пассий.
– Нет, по желанию! – возразил Хикло.- У меня всегда это идет по желанию.
– На сей раз не будет этого,- сурово отрезал Пассий.- Потому что народ
наш уходит в Большую смерть. А когда это происходит, никто из елдорайцев
ничего уже не хочет.
– Но я же хочу! – сердито проворчал Хикло.- Я и сейчас не прочь…
– Ничего ты не хочешь,- оборвал его Пассий.- Это тебе кажется, что хочешь. У тебя просто сказывается привычка помахать, и это, рекеле, вовсе не то священное хотение, которое знавал наш кентаврский народ когда-то. Да и я сам, признаться, еще помню кое-что из своей давно прошедшей молодости.
Два старых кентавра разговаривали, -стоя по разные стороны загородки; Пассий держался за забор, положив руки на жердь, и связанный Хикло с завистью смотрел на эти свободные руки.
А невдалеке мегарские пролетарии обедали, сварив в котле птицу мереке, которая накануне сама подошла к ним с любопытствующим видом и была убита ударом палки по голове… Один древне*греческий пролетарий вдруг вскочил с места и стал подзывать Пассия, взмахивая рукою, в которой была зажата крупная птичья кость.
Старый Пассий понимал жесты людей, знал их привычки, поэтому он покорно направился на призыв, хотя мудрому кентавру вовсе не хотелось этого делать Но знал он также, что если не послушается человека, будет хуже, ибо он чи непостмиание хватает палк\ и бьет ею по голове непослушника Воля людей к насилию была известна Пассию, и он боялся этой злой воли. Но сейчас старому кентавру было особенно страшно.
ОТСТУПЛЕНИЕ 11.
Когда Пассия не стало в Кентаврии, ферма по разве*дению конелюдей изрядно разрослась: голов пятнадцать самок с детьми_ изловили греки в лесах у Дальнего ущелья и на старом пожарище.
Одичавшие кентаврицы кусались и царапались, но мегарские пролетарии связывали им руки, так же как и старичку Хикло, из-за чего последнему приходилось любить самок, не обнимая их за талию.
Но несмотря на это, все кентаврицы вскоре понесли, что стало заметно по их округлившимся животам и, главное, по их заметно смягчившемуся поведению. До этого своего положения они все были злы как черти, беспрерывно грызлись, лягались, даже, бывало, дрались головою, не имея возможности пустить в ход руки, скрученные у них за спиной.
Их особенно раздражало сие обезрученное положение, при котором они даже есть должны были как животные, хватая ртом из долбле*ных корыт куски лачачи, которую научились выращивать чужеземцы на обрабатываемых полях кентавроводческой фермы.
К тому же лишенные привычной возможности беседовать стоя друг против друга и при этом накручивая на палец свою длинную грудь, кентаврицы вовсе разучились улыбаться и разговаривать. Со связанными за спиной руками кентаврские кумушки общаться меж собою не могли. Как молчаливые тени бродили они внутри загородки, каждая сама по себе, и рядом семенил на тоненьких ножках ее лагерный ребенок.