Понимаешь, мало того, что такая внешность, так ещё и мировоззрение – бальзам на мою душу. И я ей сказал: "Знаешь, о чём я сейчас искренне жалею? Что я не выше на тридцать сантиметров и не моложе на тридцать лет". Тут она улыбнулась, – посмотрел бы ты, как она улыбнулась! – и, показав на мое пузо, добавила: "И не легче на тридцать килограммов". "Дорогая, – сказал я, – так, где бы у меня осталась сила, чтобы тебя удовлетворить?". Она рассмеялась: "Ладно, на двадцать килограммов". Сошлись на пятнадцати. Мы тепло пожали друг другу руки и разошлись. Какая баба! Так что в моей статистике пока нет исключений.
___________________
* (иврит) "Мир сейчас", "Товарищ, тебя недостаёт", "Целое поколение требует мира" – лозунги леволиберальных и пацифистских движений.
Не заживающее опасение
Завтрак в ресторане фешенебельной гостиницы на Мёртвом море. Немыслимое изобилие и разнообразие вкусной еды. Самообслуживание. Официанты непрерывно пополняют медленно опустевающие блюда.
Старушка с пятизначным номером – татуировкой на сморщенной коже высохшего предплечья опирается на пожилую женщину.
– Визьмы молоко.
– Мама, зачем тебе сейчас молоко? Потом возьмём.
– Ни, потом нэ будэ.
Заменитель
– Не могу я тебя понять. Такая красивая, стройная, умная, устроенная. И всё ещё не замужем. А ведь тебе скоро двадцать девять.
– Не судьба. Ещё не встретила своего суженого.
– Но у тебя, кажется, есть Моше?
– Моше? Он у меня вместо вибратора.
Израильское изобилие
В Израиле мы продолжали праздновать День Победы. Как-то мне захотелось отметить этот день по-фронтовому, при свете коптилки, сооружённой из снарядной гильзы. Сын, в ту пору служивший в армии, уверил меня, что для него не проблема принести гильзу сорокапятимиллиметрового снаряда.
В одно прекрасное однажды на звонок жена открыла дверь. В проёме стоял невысокого роста лейтенант, придавленный тяжестью стопятимиллиметрового унитарного патрона – гильза со снарядом длиной около метра. Мы ахнули. Но не только мы. Ахнули и наши соседи, оказавшиеся на лестнице.
До праздника оставалось два дня. Исправить ошибку не удалось. У стола я поставил снаряд, а на его верхушку, на взрыватель водрузил свечу. На фронте, правда, такого не бывало. Не было у нас свечей. Да и снаряды были меньшего калибра – всего лишь восьмидесятипятимиллиметровые. И не было у нас на фронте таких закусок, хотя мы стоически пытались сымитировать армейскую кормёжку.
В течение недели тринадцать квартир нашего дома (мы не в счёт) дрожали в ожидании взрыва, пока из подразделения, в котором служил сын, не приехали и не забрали необычный подсвечник.
Завещание
В Иерусалиме умирал старый еврей. Скорбящие сыновья окружили ложе. Отец вручил заклеенный конверт старшему сыну.
– Через несколько минут я уйду в другой мир. Немедленно вскроете конверт и выполните мою волю. А это второй конверт. Вскроете его сразу же после похорон. Третий конверт у нашего адвоката. Он сообщит вам мою волю.
Старый еврей скончался ещё до того, как сыновья успели понять, о чём идёт речь. Здесь же, у ложа покойника они вскрыли первый конверт. "Я требую, чтобы меня похоронили в носках" – Прочли сыновья содержимое конверта.
Но ведь это невозможно! Это нарушение еврейских законов! И всё же следует выполнить пожелание отца.
Все усилия сыновей, все их бесчисленные обращения к религиозным авторитетам, все попытки, в конце концов, за любые деньги купить разрешение нарушить закон, установленный Торой, оказались тщетными. Не удалось похоронить отца в носках. Над свежей могилой сыновья вскрыли второй конверт.
"Дорогие мои дети, – написал отец – у вас была возможность убедиться в том, что ваш отец был не только миллионером, но и религиозным евреем.
Ваш отец отлично знал, что наша религия требует предать земле голый труп, завёрнутым в саван. Я просто хотел вам напомнить, что даже миллионер на тот свет не может взять с собой несчастной пары носков".
***
Компания
У жителей любой цивилизованной страны такая компания могла бы вызвать удивление. Но не у израильтян. В Израиле в такой компании не было ничего необычного. Среди четырнадцати мужчин и их жён только две пары были своеобразным инородным телом. Они не были одновременно с остальными призваны в армию, не воевали в одном подразделении во время Шестидневной войны, не призывались одновременно на сборы резервистов, не воевали вместе во время войны Судного дня.
Оба профессора-хирурга новые репатрианты из Советского Союза. Оба поступили в институт, честно отвоевав Отечественную войну, один пехотинцем, второй сапёром. Оба все годы проучились в одной группе. Оба были лучшими студентами на курсе. Обоих после окончания института распределили в медвежьи углы, хотя, по логике вещей, должны были дать им самые престижные назначения. Но о каком престиже может идти речь, если оба оставались евреями в начале пятидесятых годов. Оба, несмотря на невероятные, немыслимые условия и все препятствия защитили кандидатскую, а затем – докторскую диссертацию и стали профессорами.
Первому из них, Евсею, удалось репатриироваться в Израиль накануне войны Судного дня. Он прооперировал и выходил отличного парня, Овадию, одного из этой компании. Так он попал в неё, не солдат подразделения, неотъемлемой частью которого были двенадцать очень непохожих друг на друга израильтян. Он втянул в эту компанию своего друга Бенямина, приехавшего в Израиль на два года позже. Хотя, и без протекции друга профессор стал бы её членом. Вновь прибывший хирург прооперировал дочку Одеда, очень состоятельного предпринимателя, члена этой компании.
Именно такая неоднородность, миллионер и чиновник со средним заработком, атеист и религиозный, правда, не ортодокс, а умеренный, с вязаной кипой, строительный подрядчик без оконченного среднего образования и университетский профессор-историк, видный адвокат и хозяин авторемонтной мастерской могла удивить жителя любой цивилизованной страны. Но не израильтян.
Дружба, сцементированная армейской службой, тем более участием в боях, оставалась нерушимой, несмотря на различное общественное и экономическое положение, образование и мировоззрение.
Если речь зашла о мировоззрении, уместно упомянуть, что даже у двух профессоров-хирургов, у двух неразлучных друзей в течение полувека, в Израиле, как ни странно, оно не осталось неизменным. Это не та эволюция, которую их мировоззрение претерпело в стране исхода. Там ещё в детском саду тщательно промываемые мозги сформировали ортодоксальных коммунистов. Безупречная служба в армии и героизм, проявленный в боях, только укрепили коммунистическое мировоззрение. Даже борьба партии и правительства с космополитами, в которой только слепой не мог разглядеть чудовищного цунами антисемитизма, не сдвинула их с прочно занимаемых позиций. Даже позорное распределение после окончания института всего лишь на несколько миллиметров поколебало убеждённость в неизбежности и необходимости построения коммунизма. Так, едва ощутимый толчок. И только чудовищное дело убийц в белых халатах заставило молодых врачей задуматься над тем, в какой стране они живут, за какую страну воевали и как лозунги, гнездившиеся в каждой клетке их существа, соответствуют действительности. Но прошёл ещё добрый десяток лет, прежде чем они полностью открыли глаза и поняли, что вера их детства, юности и молодости была всего лишь красивой неосуществимой утопией.
Оба профессора вспомнили, что они евреи. Логическим продолжением этого открытия стала репатриация в Израиль.