И потом, такая маленькая… посмотри, какое у нее нежное личико. Ты уверена, малышка, что хочешь это сделать?
Я утвердительно кивнула головой.
Насколько я поняла, эти двое приняли мое предложение, так как они были что-то должны Эрнесто, но я так и не поняла что. Джермано был раздражен и если бы мог, то с удовольствием оставил бы меня на обочине пустой дороги, по которой мы ехали. Но при этом в его глазах сверкал некий энтузиазм, и я это ощущала непостижимым образом.
Во время езды мы почти не разговаривали. Мы ехали по деревенским дорогам на виллу Джанмарии, место, где бы нас никто не потревожил.
Это был старый каменный дом, окруженный оливами и елями, в отдалении виднелись виноградные лозы, погибшие в эту зиму. Дул сильный ветер, и, когда Джанмария вышел, чтобы открыть огромные железные ворота, десятки листьев влетели в машину, падая на мои волосы.
В морозном воздухе типичный запах мокрой земли смешивался с застаревшим запахом прелых листьев. Я держала в руке сумочку и стояла на своих высоких каблуках, поеживаясь от холода; я чувствовала, что кончик моего носа замерз, а щеки стали неподвижными, как будто под анестезией.
Мы дошли до центральной двери, на которой были вырезаны имена детей, игравших здесь летом: знак их собственного развлечения. Среди них были также имена Джермано и Джанмария…
Я должна бежать, дневник: моя мать открыла дверь и сказала, что я с ней должна навестить тетушку (она сломала себе ногу и сейчас в больнице).
11 января 2002 г
Вот сон, который приснился мне сегодня ночью.
Я выхожу из самолета, небо над Миланом хмурое и враждебное. Ледяной ветер развевает и путает мои волосы, недавно аккуратно причесанные в парикмахерской; при сером освещении мое лицо приобретает мертвенный оттенок, глаза кажутся пустыми, а вокруг них сверкают тонкие фосфоресцирующие шарики, что придает мне особенно странный вид.
Мои руки холодные и белые, как у мертвой. Я дохожу до зала аэропорта и вижу свое отражение в стекле: лицо – худое и бесцветное, длинные волосы косматы и ужасны, губы сжаты. Я ощущаю странное беспричинное возбуждение.
Потом, вместо аэропорта, я оказываюсь странным образом в какой-то темной и вонючей тюремной камере, куда пробивается такой слабый луч света, что я даже не могу разглядеть ни себя, ни свою одежду. Я плачу, я одна. На улице, должно быть, ночь.
Далеко в глубине коридора я вижу свет, он пульсирующий и яркий. Никакого шума. Свет приближается. Вот он все ближе и ближе, он меня пугает, потому что я не слышу звука шагов. Идет человек, высокий, сильный, передвигается с большой осторожностью.
Человек кладет обе руки на решетку, и я, вытирая слезы, подхожу к нему; свет от фонарика освещает его лицо, придавая дьявольский вид, но всего тела я не вижу. Я вижу огромные кошачьи глаза, большие губы приоткрыты, и поэтому видны прекрасные белые зубы. Он прикладывает к губам палец, давая мне знак молчать. Я продолжаю смотреть на его лицо, оно уже совсем близко от меня, я вижу, что оно чарующе прекрасно и загадочно. Меня пронизывает ужасная дрожь, когда он прикасается совершенными по красоте пальцами к моим губам и начинает водить ими по кругу. Он это делает очень нежно, и вот мои губы уже повлажнели, и я, в порыве, прикасаюсь к решетке и вдавливаю в нее свое лицо. Его глаза зажигаются, но внешне он остается спокойным; его пальцы входят в глубь моего рта, и моя слюна помогает им скользить лучше. Затем он их выдергивает и обеими руками срывает мои лохмотья, обнажая мне грудь. Соски становятся твердыми и съежившимися из-за холода, а когда он их трогает мокрыми пальцами, они съеживаются еще больше. Он прикасается ртом к моим грудям, он вдыхает их запах, а затем целует. Я запрокидываю голову от наслаждения, но мое тело остается прямым, оно повинуется только его запросам.
Он останавливается, смотрит на меня и улыбается. Одной рукой он шарит в своих одеждах, а когда приближается ко мне, я понимаю, что он – церковный человек.
Слышится звон ключей и скрежет железной двери, которая медленно открывается. Он внутри. Со мной. Он продолжает срывать с меня одежду, открывая сначала живот, а затем все ниже и ниже, где у меня самая горячая точка. Медленно он меня укладывает на пол, между моих ног склоняет голову, и его язык входит туда. Я в этот миг не чувствую холода, я хочу почувствовать себя, понять себя через него.
Я его притягиваю к себе и слизываю с его губ свою жидкость. Я ощущаю его тело сквозь сутану и чувствую его член, сильный и прекрасно вставший, который двигается все более и более настырно… Его пенис хочет выйти из-под сутаны, и я помогаю ему, подняв его черное платье.
Он входит в меня, наши жидкости встречаются; он скользит так восхитительно, как нож по теплому маслу, но не доводит меня до оргазма, вынимает свой член и пересаживается от меня в темный угол. Я жду, но потом сама подхожу к нему. Он снова погружается в мой пенящийся пляж. Достаточно нескольких поступательных движений, резких, уверенных и неожиданных, чтобы на меня накатилось бесконечное наслаждение. Мы кончаем одновременно, бесподобно, в гармонии и унисоне.
Через некоторое время он приходит в себя и покидает меня, рыдая: даже я так сильно никогда не плакала.
Потом я открываю глаза, я снова в аэропорту и разглядываю свое лицо.
Сон внутри другого сна. Этот сон – отзвук того, что случилось вчера.
У человека из сна глаза были точно такие, как у Джермано: огонь в камине их освещал, и они блестели.
Джанмария вошел с двумя огромными поленьями и с парой веток. Он положил их в камин, и огонь осветил комнату, придав ей более уютный вид. Незнакомое и успокаивающее тепло снизошло на меня.
То, что я наблюдала, не вызвало во мне никакого ужаса или стыда, даже наоборот. Как будто мои глаза уже привыкли к определенным сценам, а страсть, которая до сих пор билась изнутри о мою кожу, вылетела и сразила двух парней, которые невольно оказались в моих руках.
Я видела, как они вонзались друг в друга: я устроилась в кресле около камина, они – на диване напротив, они смотрели друг на друга и ласкались с любовными придыханиями. Каждый их вздох красноречиво говорил «я тебя люблю»; каждое поступательное движение (что отзывалось в моих кишках) для них было чистейшей лаской. Мне тоже захотелось стать участником этой непостижимой интимности, их любовного и нежного единства, но я не предложила себя, я только наблюдала, как было обусловлено. Я была голой и чистой – и телесно, и в мыслях.
Потом Джермано меня наградил блаженным взглядом. Он оторвался от своего партнера и, к моему изумлению, склонился на колени передо мной и медленно-медленно развел мои бедра. Он подождал моего знака, а затем нырнул в бесконечность. Ему это удалось на миг, затем он снова стал прежним, жестким и неумолимым африканским Королем. Он сел на мое место, схватил меня за волосы и стал наклонять к своему члену; именно в тот момент я смогла увидеть его глаза. Именно в тот момент я поняла, что его страсть никак не отличалась от моей страсти: они обе держались за руку, они разошлись в разные стороны, а затем слились воедино.
Потом эти двое заснули, обнявшись, на диване, а я в это время продолжала смотреть на них с возбужденной (от красного огня в камине) кожей. Одна.
24 января 2002 г
Зима меня утомляет во всех смыслах.
Дни тянутся так одинаково и монотонно, что я их больше не могу переносить. Спозаранку – будильник, затем школа, препирательства с учителями, возвращение домой, выполнение домашних заданий допоздна, кретинизм по телевизору, и, если глаза еще смотрят, читаю какую-нибудь книгу и – спать.