И каждому нужна хотя бы одна крупная победа! Над врагами, обстоятельствами, болезнями... Пусть даже это будет победа над самим собой».
* * *
Утром, когда на солнце сверкало все заснеженное побережье, а редкие черные избы, тягачи и вагончики на льду казались случайными, временными пятнышками, следователь Белоконь в сопровождении участкового Шаповалова, пожилого, прихрамывающего, полноватого человека, прошел к небольшой избе, в которой размещалось местное отделение милиции. Здесь толпилось около десятка человек из тех, кто был вызван повестками, кто был свободен или просто любопытен. Не часто в Поселке происходили какие-либо события, не связанные с трубопроводом, и многие вполне справедливо рассудили, что пропустить такое развлечение было бы слишком легкомысленно.
— Раздайся, народ, правосудие идет! — зычно крикнул Шаповалов и, оглянувшись, подмигнул следователю. Вот, дескать, как у нас! Просто живем, без канцелярской чопорности.
— Мы еще посмотрим, что это за правосудие и куда оно идет! — крикнул кто-то из толпы.
— Верка, не шустри! Тебя первую допрашивать будем! — живо обернулся Шаповалов.
— Эт вы мастаки! — откуда-то из слепящего пространства раздался сипловатый выкрик. — Ишь чем грозить надумали — допрашивать они будут!
— Мастаки не мастаки, гражданин Ягунов, а дело свое знаем. В отличие от некоторых! — Шаповалов опять не задержался с ответом.
Слепящее пространство рассмеялось, загалдело многими голосами, и участковый, довольный, что выиграл эту маленькую стычку, быстро откинул замок, распахнул двери и повернулся к следователю.
— Прошу! — громко сказал он, торопясь, чтобы Ягунов не успел выкрикнуть еще какую-нибудь дерзость. Мужик он пакостный, не откажет себе в удовольствии перед новым человеком осрамить.
— Небогато живешь, — Белоконь сбросил полушубок, подошел к печи, прижал ладони к простенку.
— Теплая, — заверил Шаповалов. — Я уж с утра протопил. Все путем. Какой-никакой, а все же гость, а?
— Правильно. Гостей ублажать надо. Гости любят, особенно ежели они начальники, когда их ублажают умеючи.
— Да у нас и учиться-то некогда... Вот ты — первое начальство по юридической линии. Авось и последнее.
— Авось, — согласился Белоконь. — С кого начнем, Михалыч?
— С меня и начинай! А чего? Сразу введу в куре дела, — большое красное лицо Шаповалова светилось доброжелательством.
— Да просветили уж, ввели в курс. Панюшкин дал первые показания. Отчет твой мы получили еще раньше. Вот что мне скажи, сколько народу живет у вас? Что-то Поселок мне больно пустынным показался, когда-никогда человек пройдет, лошадь покажется, собака по делам своим собачьим пробежит...
— Человек сто строителей да местных около тридцати. Ну, еще десяток на почте, в столовой... Считай, сотни полторы в самое густонаселенное время. Сейчас-то едва половина наберется. Затишье... А когда в делах затишье, тут и жди всяких происшествий, тут они и повалят.
— Подолгу ждать приходится? — Белоконь улыбнулся, показав ряд белых сильных зубов.
— Чего спрашивать — сам знаешь. Отчеты не задерживаем, как радость какая случится, всегда поделимся, не таимся. Вот порезал один другого, ты на другой день уж выводы делал. — Шаповалов широкой ладонью провел по наголо стриженной круглой голове. — Начинать-то с кого?
— Не будем нарушать ход событий. Все началось в магазине? С магазина и начнем. Зови, Михайло, продавца. Как ее... — Белоконь заглянул в бумажки. — Вера Ивановна Жмакина.
— Ну что ж, с Верки и начнем, — Шаповалов вышел на крыльцо, опять беззлобно поругался с кем-то, посмеялся, кого-то отчитал нарочито строго, даже голос стараясь делать грубее, внушительнее и, наконец, вернулся.
Вслед за ним вошла Жмакина, молча постояла, привыкая к полумраку, хмыкнула непонятно чему, повернулась к следователю:
— Здравствуйте вам.
— Ты что же это, голубушка, на Украине родилась?
— А как вы догадались?
— Хитрый потому что! Тебе ничего про мою хитрость не говорили? Сейчас сама все поймешь. Садись, Вера, платок снимай. Тепло тут у нас. И дело жаркое, и печь Михайло натопил так, что спасу нет. Да, предупреждаю, за ложные показания несешь уголовную ответственность.
— Так что ты того... не балуй! — строго добавил Шаповалов.
— Это как же понимать? Похоже, вы мне угрожаете? — Вера прищурилась, не приняв ни шутливого тона Белоконя, ни строгости участкового.
— Что ты, что ты! — замахал руками следователь. — Какие угрозы! Меня самого за угрозы посадят! Понимаешь, Вера, по закону я должен предупредить, чтобы человек знал — за вранье судят. Поняла? Зовут меня Иван Иванович. Тезки мы с тобой по батюшке, вроде братца с сестрой.
— Ага, — Вера кивнула головой, решив что-то для себя. — Я, конечно, извиняюсь.
— Ничего, бывает. Я почему предупредил — чтоб не говорила ты потом, что, мол, вовсе не врала, а пошутила. Понимаешь, шутки у некоторых до того чудные бывают... Так вот за такие шутки можно кой-чего схлопотать. А что, бывали случаи! Если не возражаешь, приступим? Ты работаешь в магазине? И как я понял, нечто вроде распивочной там у вас?
Вера чуть ли не минуту с подозрением смотрела на Белоконя, усмехнулась:
— И точно, Иван Иванович, хитрый ты человек. Ну, ладно, господь тебя простит. А что до остального, то правду тебе сказали, торгуем пивом в магазине, потому как нет больше в Поселке торговых точек. Пиво иногда летчики забрасывают попутными вертолетами. Не отказываться же — мужики проклянут. Не отказываемся. И народ доволен, и план есть.
— А тебе от пива какая радость? Ведь хлопоты одни! — Белоконь от любопытства даже голову набок склонил.
— Ну, как же, если люди довольны, мне это всегда в радость, — Вера откровенно улыбнулась. — Для людей работаем, стараемся в меру сил.
— Я смотрю, Вера, ты тоже очень хитрый человек, — ручка следователя быстро-быстро заполняла линованный голубоватый бланк. — Скажи, будь добра, а сколько тебе лет?
— А сколько бы ты дал?
— Годик я бы тебе на всякий случай дал! — не выдержал Шаповалов. — Ишь язык распустила! Следствие идет! Показания даешь, а не пивом торгуешь! Человек с тобой по-людски говорит, совесть поимей! Документы оформляются, а ты все думаешь, что заигрывают с тобой! Отыгралась, хватит! Для протокола человек спрашивает, а не для того, чтобы!
— Для протокола — двадцать девять, — вздохнула Вера.
— Двадцать девять?! — воскликнул следователь. — Надо же... Я думал, совсем девчонка! Лет двадцать, ну, двадцать два...
— Видишь, Михалыч, как надо с женским полом разговаривать? — повернулась Вера к участковому. — А от тебя кроме хамства сплошного и не услышишь ничего. Отыгралась, видишь ли... Ничего, еще поиграем! Такие игры затеем — ошалеешь!
— Продолжим наши игры, — вмешался Белоконь. — Ответь мне. Вера, на следующий вопрос... Ты замужем?
— Да. Хотя... Нет. Сейчас нет. И сошлась и развелась на Проливе. Бог даст, опять сойдемся... Пролив он такой — кого угодно и сведет, и разведет. Вот приедешь, Иван Иванович, в следующий раз, а фамилия у меня Шаповалова! То-то смеху будет, а, Михалыч?
— Но-но! Ты это... не балуй! — участковый смешался и, чтобы скрыть растерянность, отошел к печке, начал подбрасывать в огонь оттаявшие поленья.
— Почему же разошлись? — спросил Белоконь.
— Была история... К нашему разговору отношения не имеет.
— Какая там история! — воскликнул Шаповалов. — В блуд Верка ударилась.