Я вернусь к Бертрану, с ним, в сущности, не так уж скучно, он прекрасно образован и умен. Мы были очень благоразумны
- Люк и я. Но сидя в машине между ним и Франсуазой, я посмотрела на него в какой-то момент как на человека, от которого отказалась, и это
причинило мне странную боль, мимолетную, но очень ощутимую.
Прекрасным вечером мы покинули Париж и поехали к матери Бертрана. Я знала, что муж оставил ей очень красивый загородный дом, и мысль
поехать куда-то на уик-энд удовлетворяла во мне некоторый, ну, скажем, снобизм-до сих пор у меня не было случая в нем поупражняться. Бертран
говорил мне, что его мать очень приятный человек. При этом он напустил на себя рассеянный вид: так делают все молодые люди, рассказывая о своих
родителях, чтобы как можно яснее показать, насколько далека от всего этого их собственная настоящая жизнь. Я потратилась на полотняные брюки, у
Катрин такие были, но слишком широкие для меня. Это приобретение несколько подорвало мой бюджет, но я знала, что Люк и Франсуаза
Позаботятся обо мне, если это будет необходимо. Я сама удивлялась легкости, с какой принимала их помощь, но как всякий человек, умеющий
ладить с собственной совестью, по крайней мере в мелочах, я приписывала эту легкость скорее деликатности, с которой они проявляли свое
великодушие, чем отсутствию у меня таковой. Куда более разумно все-таки наделять какими-то качествами других, чем признавать свои недостатки.
Люк и Франсуаза заехали за нами в кафе на бульваре Сен-Мишель. Люк снова выглядел усталым и немного грустным. Он очень быстро вел по шоссе
машину, даже рискованно. От страха Бертрана разбирал смех, я немедленно присоединилась к нему и Франсуаза, услышав, что мы смеемся, обернулась.
У нее был растерянный вид, свойственный мягким людям, неспособным протестовать, даже когда речь идет об их жизни.
- Почему вы смеетесь?
- Они молоды, - сказал Люк. - В двадцать лет еще можно позволить себе беспричинный смех.
Не знаю почему, мне не понравилась эта фраза. Я не любила, когда Люк обращался со мной и Бертраном как с парой, тем более как с парой
детей.
- Это на нервной почве, - сказала я. - Вы едете очень быстро, тут уж не до примерного поведения.
- Поедешь со мной, - сказал Люк, - я научу тебя водить.
Он впервые сказал мне "ты" на людях. Это можно расценить как промах, подумала я. Франсуаза взглянула на Люка. Мысль о промахе рассмешила
меня Я не верила в разоблачающие оплошности, перехваченные взгляды, поразительные предчувствия. В романах мне попадались фразы вроде: "И вдруг
она поняла, что он обманывает ее", - это меня всегда удивляло.
Мы приехали. Люк резко развернулся на узкой дороге, и меня бросило к Бертрану. Он прижал меня к себе, сильно и нежно, меня это очень
смутило. Было невыносимо, что Люк это видел. Это показалось мне неприличным и, что уж совсем глупо, невежливым по отношению к нему.
- Вы похожи на птичку, - сказала мне Франсуаза.
Она обернулась и смотрела на нас. У нее был действительно добрый взгляд, в нем чувствовалось расположение. В ней не было этакого
превосходства зрелой женщины перед парой подростков. По-видимому, она просто хотела сказать, что мне очень хорошо в объятиях Бертрана, что я
очень трогательна. Мне, разумеется, нравилось выглядеть трогательной, это часто избавляло меня от необходимости размышлять, обдумывать,
отвечать.
- На старую птичку, - сказала я.
- На старую птичку, - сказала я. - Я чувствую себя старой.
- Я тоже, - сказала Франсуаза. - Но это легче объяснить.
Люк, улыбаясь, обернулся к ней. Я вдруг подумала: "Они приятны друг другу; и они наверняка еще спят вместе. Он спит рядом с ней, ложится
рядом, любит ее. Думает ли он о том, что Бертран обладает мной? Представляет ли себе это? И чувствует ли, как я, думая о нем, смутную ревность?"
- Вот мы и дома, - сказал Бертран. - Еще одна машина; боюсь, нет ли тут кого из обычных гостей матери.
- В этом случае мы уезжаем, - ответил Люк. - Меня в ужас приводят гости моей дорогой сестры. Я знаю прелестную гостиницу в двух шагах
отсюда.
- Посмотрим, - сказала Франсуаза, - хватит плохого настроения. Это прекрасный дом, и Доминика его еще не видела. Идемте, Доминика.
Она взяла меня за руку и повела к довольно красивому дому, окруженному лужайками. Я подчинилась, думая про себя, что не хватало мне еще
сделать ей гадость - обмануть Франсуазу с ее мужем - и что я ее все-таки очень люблю, я бы предпочла не знаю что сделать, лишь бы не причинять
ей боль. Она всего этого, конечно, не знала.
- Ну вот и вы, наконец, - послышался резкий голос.
За оградой появилась мать Бертрана. Я никогда раньше не видела ее. Она бросила на меня испытующий
Взгляд, каким матери молодых людей всегда одаривают представленных им девушек. Мне она показалась прежде всего белокурой и немного
крикливой. Она тут же начала суетиться вокруг нас; скоро я почувствовала усталость. Люк смотрел на нее как на несчастье. Бертран выглядел
немного смущенным, таким он мне нравился. Наконец я с облегчением оказалась в своей комнате. Кровать была очень высокой, с простынями из
голубого полотна, у меня в детстве была такая. Я открыла окно, за которым шумели зеленые деревья, и сильный запах мокрой земли и травы наполнил
комнату.
- Тебе тут нравится? - спросил Бертран. Вид у него был растерянный и вместе с тем довольный. Я подумала, что для него этот уик-энд со мной
в доме матери нечто весьма важное и сложное. Я улыбнулась ему.
- У тебя очень красивый дом. Что же касается твоей матери, я не знаю ее, но она производит приятное впечатление.
- Словом, тебе тут не так уж плохо. Кстати, я в комнате рядом.
Мы обменялись понимающими улыбками. Мне очень нравились незнакомые дома, ванные с черно-белым кафелем, большие окна, сильные молодые
мужчины. Бертран прижал меня к себе, нежно поцеловал. Его дыхание, манера целоваться - все было мне знакомо. Я не говорила ему о молодом
человеке в кино. Ему это было бы неприятно. Мне самой теперь было неприятно. Немного стыдно было вспоминать об этом, как-то смешно и неловко, в
общем, довольно противно. В тот день после обеда я чувствовала себя веселой и свободной; больше я такой не была.
- Пойдем обедать, - сказала я Бертрану, который наклонился ко мне, чтобы поцеловать еще раз. Мне нравилось, когда он меня хотел. Зато я не
очень нравилась самой себе. Стиль юной холодной дикарки - "Мои зубы белей, чем снег, мое сердце черней, чем ночь" - казался мне пригодным лишь
для развлечения пожилых джентльменов. Обед был смертельно скучным. Там действительно были друзья матери Бертрана: болтливая супружеская пара. За
десертом муж - звали его Ришаром, и был он президентом уж не знаю какого административного совета - не удержался, чтобы не начать классическую
тему:
- Вот вы, девушка, тоже небось из этих несчастных экзистенциалисток? Нет, в самом деле, Марта, дорогая, - теперь он обращался к матери
Бертрана, - не понимаю я этих разочарованных молодых людей.