Авенир отошел, походил немножко и, снова приблизясь к невестке, заговорил тихо:
- А отчего это и об чем вы, невестка, вчера с вечера плакали?
- А ты почему это знаешь, что я плакала?
- Да я ж будто не слышал?
- Гм! Где ж это ты, дурак, мог это слышать? - Платонида Андревна улыбнулась и сказала: - Нет, я вижу, что вправду надо на тебя Марку Маркелычу жаловаться, чтобы тебя на ночь запирали.
- Для чего меня запирать?
- Чтоб ты под окнами, где тебе не следует, не шатался.
- Ну, у меня про то на случай и потолок в палатке разбирается, отвечал Авенир.
- Дурак ты сам-то разборчатый, и больше ничего, - проговорила Платонида Андревна. - Мало тебя, дурака, и без того за меня колотят, так ты, видно, хочешь, чтоб еще больше тебя брат с отцом колотили. Ну, и поколотят.
- А пусть их пока еще поколотят. Только я чуть ли скоро и сам не начну им сдачи давать.
- Ну да, как же, сдачи! Нет, а ты вот что, Авенир; он вон, свекор-то, Маркел Семеныч, намедни при всех при отцах из моленной сказал, что он такую духовную напишет, что все одному Марку Маркелычу отдаст, а тебе, глупому, за твое непочтенье к родителю - шиш с маслом.
- Что ж? вы же, невестка, тогда с вашим мужем богаче будете. Я этим счастлив буду.
- Ммм!.. Нет, скажи ты, пожалуйста, что ты это в самом деле, Авенир, о себе думаешь?
- А ничего я, невестка, не думаю. Почто мне много думать-то?
- Нет, тебе нравится, что ли, что тебя били за меня да колотили?
- А может быть и нравится.
- Дурак.
- Дурак, да вам преданный.
- Так я не хочу, чтобы тебя увечили за меня, да еще нищим сделали. Что ты это забрал себе в голову?
Авенир молчал и стоял сложа руки. Платонида Андревна, сдвинув брови, говорила внушительно:
- Ты б то, непутящий ты парень, взял себе в разум, что я ведь твоего брата жена; невестка тебе называюсь.
- Да я разве этого не помню, что ли? - отозвался нетерпеливо Авенир. Я все это прекрасно помню и ничего нехорошего не думаю.
- Нехорошего! Хорошее или нехорошее ты себе думаешь, а только знай ты себе, что ты мне надоел, и я не хочу, чтоб ты за мной слонялся. Слышишь ты это, Авенирка, или нет? Слышишь! не смей и никак не смей ты здесь со мной больше встречаться... И заступаться за меня тоже дома не смей и не приставай ко мне, что я красивая... потому что не хочу я этого; не хочу и не желаю... Да и... коли уж на правду пошло, так знай, что и ты мне постыл, вот что!
- Ну, это что... на что пустое говорить, невестка, неправду?
- Как пустое? Как это пустое? С чего это ты взял, что это пустое?
Авенир махнул рукою и, наложив на губы свекольный листочек, насосал его и равнодушно хлопнул.
Платонида Андревна рассмеялась и, пожав плечами, проговорила:
- Ну, глядите, пожалуйста, на этого дурака, добрые люди!
- Эх уж, невестка, полно вам все меня дураком-то звать, - отвечал Авенир.
- Что?
- А зачем вы меня целовали-то?
- Когда это? Когда это я тебя, дурака, целовала? Врешь ты это все, врешь ты это, лгун, никогда я тебя не целовала.
- Никогда?
- Никогда.
Платонида Андревна покраснела и, нагнувшись, стала еще скорее дергать свекольные листья и бросать их в чашу совсем с землею.
- А забыли вы, невестка, как наших в прошлом году дома-то не было?
- Ну?
- А мы с вами тогда в прятки играли да на сене боролись... что, помните?
Платонида Андревна приподнялась и, строго смотря в глаза Авениру, спросила:
- Так что ж такое, что боролись?
- Ну, вот тут-то вы меня щекотали...
- Ну?..
- Ну, да и поцеловали, отпираться нечего, что поцеловали.
- Пфффю, пустяки какие он помнит! - отвечала, закрывая рукавом лицо, Платонида Андревна. - Может, что и вправду как-нибудь тогда поцеловала, потому что ты еще мальчик, - отчего ж мне тебя было не поцеловать? Ты моему мужу младший брат. Я этак хоть и еще сто раз тебя, изволь, поцелую.
- Ну, поцелуйте.
Авенир сделал к невестке шаг и слегка тронул ее за белый кисейный рукав.
- Поди прочь, дурак! - серьезно проговорила, отшвырнув девереву руку, Платонида Андревна. - Важность он какую придумал, - продолжала она, - что я поцеловала! В этом остроге живучи, черта с рогами, и того поцелуешь.
- А вот же и опять, невестка, неправду сказали; вот не очень-то вы брата целуете.
- Авенир! - крикнула, приподнявшись и стараясь говорить как можно строже, Платонида Андревна. - Что ты, негодный ты парень, очень хочешь, чтоб я тебя изругала? Так я тебя, поганого мальчишку, сейчас вот как нельзя хуже отделаю.
- Да что вы это все меня мальчишка да мальчишка. Полно вам; пора и перестать мальчишкой-то звать меня.
- А потому я тебя так зову, что ты мальчишка.
- Что мне двадцать один год, то и вам ведь столько же. Ничуть моего не больше на свете прожили.
- Я женщина.
- А я мужчина.
- Дурак ты, а не мужчина. Важность какая, мужчина! Да и разве такие-то бывают мужчины?
- Да, а то, невестка, какие же?
- Какие?.. А я вот не посмотрю, что ты мужчина, да оплеуху тебе хорошую дам.
- Ну и что ж такое - дам!
- И, ей-богу, дам!
- Да сделайте одолжение.
- И ударю тебя, и изругаю, и как не надо хуже высрамлю, - сказала, возвышая голос и на этот раз непритворно сердясь, Платонида Андревна. - Что это в самом деле за наказание! Ничего, балбеска этакой, не делает; на пильню его калачом не заманишь, торговле не учится, с пристани все норовит как бы ему домой скорей; да еще теперь что себе, мерзавец, вообразил? Голова б у другого треснула такое подумать. Иди ты, негодный, прочь! - крикнула она, размахнувшись на Авенира чашкой. - Прочь; а то сейчас брата крикну!
- Платоннннида! - раздался в эту минуту со двора из-за сарая сухой, дребезжащий голос.
При первых звуках этого голоса Авенир запрыгал козлом через гряды и, перескочив через межу в горох, очутился как раз лицом к лицу с притаившимся здесь Пизонским.
Оба они сидели на корточках друг против друга, как сидят рано утром на лесной опушке молодые зайцы, и оба протирали себе руками удивленные глаза.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Между тем Платонида Андревна, следя с улыбкой за прыгающим Авениром, спокойно отвечала мужу:
- Сейчас!
- Что, не знаешь ли ты, где это Авенир? - продолжал тот же голос уже несколько ближе.
- Нет, Марко Маркелыч, не знаю, - опять отозвалась Платонида Андревна.
В калитке показался похожий на ежа низенький черный с проседью человек лет сорока пяти, с злою физиономиею и сурово выглядывающими исподлобья подозрительными глазами.
- А здесь его нет? - спросил он, остановясь и распявшись руками на калитке.
- Нет.
- И не бывал?
- И не бывал.
- Взаправду?
- Да что же ему здесь, Марко Маркелыч, делать?
- Где ж это он, шальная собака, запропастился?
- Мне будто показалось что-то, что он на пристань рано пошел, отвечала Платонида Андревна.
- Опять же таки все это он без времени делает.
- Торопился, видно, что работы много.
- Усерден очень! Ну-к быть ему нынче за это усердие опять без чаю. Мы с батюшкой идем на прядильню, а ты, если он вернется, чтоб самовара ему другого не смела ставить! Слышишь ты про то или нет?
- Слышу.
- Не давать ему чаю, когда он своего времени не помнит.
- Не дам.
- Такой мой приказ: не давать!
- Да не дам же, не дам, Марко Маркелыч. Неужели ж таки я вас в этом ослушаюсь? Можете после и Дарью спросить, - отвечала мужу Платонида Андревна.
Калитка хлопнула на блок, и из-за гряды синих бобов в ту же минуту с испугом высунулась голова Авенира. Он проворно запрыгал опять козлом через гряды и на бегу тихо показывал Платониде Андревне рукою на гряду гороха.
- Скройся ты с глаз моих, нерачитель ненавистный! - проговорила, встречая его и озираясь по сторонам, Платонида Андревна.