Вдруг подбежал второгодник Сапогов, схватил карикатуру, захохотал своим дурацким смехом и потащил листок Мослову.
- Во! А? Во! Эта! Портрет! А? Васька покраснел, надулся и пошел на Панаму:
- Твоя работа?
- А что? Тут все правильно написано: "В председатели прорвался, но ослом, как был, остался!"
- Сейчас же порви! На моих глазах порви! - сказал Васька, а сам просто от злости трясется.
- Ты что! - не выдержал Столбов. - Это же произведение искусства! Это же сатирическая графика! Сатира графическая! Она, может, лет через сто будет в музее висеть! Ты, Васька, ее сохрани, через сто лет большие деньги заработаешь.
- Хорошо, - медленно сказал Мослов, - я ее сохраню.
- Носи, Вася, на здоровье! - заорал Столбов и вскочил на парту. Тут в класс вошел Борис Степанович.
- Ясно! - сказал он весело. - Теперь ясно, кто будет парты мыть.
- Да я только вскочил, - возмутился Столбов. - Другие все время бегают!
- Другие будут мыть в другой раз.
- Борис Степанович, вот! - Мослов протянул ему карикатуру. - Вот! - Он словно гордился. - Вот, оскорбляют... В классе стало тихо.
- Ну, если это тебя оскорбляет... - сказал учитель.
- Значит, ты осел и есть! - крикнул Столбов и захохотал. Борис Степанович глянул на него внимательно и сказал:
- Кстати, автор этих стихов себя и своих одноклассников тоже считает ослами.
- Это почему же? - удивился Столбов.
- А тут так написано: "Осел среди ослов", и я не понимаю, почему ослов так раздражает, что один из них "в председатели прорвался". Это справедливо, ведь, значит, льва начальника они не заслужили.
- Это почему же? - опять спросил Столбов.
- А потому, что они даже не ослы, а зайцы. Стихотворение-то без подписи. Кто писал - трус! Тут Столбов хотел было сказать: "Да вы что! Это я нарисовал и написал. И ничего тут такого нет, пошутить нельзя". да только не успел. Васька Мослов вскочил и заорал:
- Это Пономарев нарисовал. Пономарев!
- Что же он, сам себе письма пишет? - сказал учитель. - Это письмо Пономареву адресовано.
- Это он для конспирации.
- Нелогично. Успокойся. - Борис Степанович заложил руки за спину и прошелся по классу.
- Меня сильно огорчает не то, что вы не умеете шутить, но что вы не умеете отличать остроумие от оскорбления. Как вы медленно взрослеете и как вы медленно умнеете!..
- А Пушкин тоже карикатуры рисовал, - сказал Столбов.
- Пушкин в вашем возрасте свободно владел французским языком, латынью, дружил с умнейшим человеком своего времени, с философом Чаадаевым... А вы, я вижу, живете со дня на день, не думаете ни о прошлом, ни о будущем. Посмотрите, большинство из вас ничем серьезно не интересуется... Даже гражданская жизнь, я не боюсь этого слова. гражданская жизнь вашего класса вас не интересует... Ну ладно! - Он устало потер лоб. - Уж коли зашла у нас сегодня речь о басне, нарушим программу и поговорим сегодня о баснях. Басни писать уметь надо, ибо басня подчиняется определенным законам... В Древней Греции жил старый и безобразный раб по имени Эзоп... В перемену Мослов подошел к Панаме и, показав кулак, сказал:
- Ты, Панама, у меня еще узнаешь, как карикатуры рисовать!
Глава четвертая. "ТАКИЕ, БРАТ, ДЕЛА..."
Панама потерял спортивные трусы. Ну как теперь на физкультуру пойдешь? Все трусы у Панамы для этого дела не годятся. Из старых он вырос, а те, которые постоянно носит, вообще показывать нельзя. Они - в маленький цветочек. Это у мамы была такая материя, она взяла и Панаме трусов нашила. Мыкается Панама по коридору. Все на физкультуру ушли. Как раз четвертый и пятый уроки физкультура. Мог бы Панама домой пойти, да там делать нечего. Все на работе. Шатается он по школе, боится на завуча нарваться. Вдруг из учительской вылетает Борис Степанович, какой-то встрепанный, и в класс. В классе сразу тихо.
Он чего-то там поговорил, опять в учительскую побежал, ну в классе, конечно, сразу шум, даже кто-то кукарекать начал. А еще восьмой класс! Опять вылетает Борис Степанович.
- Ну что ты будешь делать, - говорит, - никак дозвониться не могу. Как провалился! - И вдруг видит Панаму. - Ты чего делаешь здесь? Панама объясняет: мол, так и так, трусов нет.
- Это очень кстати, то есть это скверно, конечно. И вообще, в этом месяце я второй раз вижу, как ты уроки прогуливаешь. Смотри, добром это не кончится.
- Ну я же не специально... - оправдывается Панама, а в восьмом классе орут - хором петь начали! А еще восьмой класс!
- Вот что, - говорит Борис Степанович, - выручить меня можешь?
- Безусловно, - отвечает Панама.
- Это, конечно, непедагогично... И вообще категорически запрещается учеников по своим делам посылать, да тут вопрос жизни и смерти. Такие, брат, дела... Вот тебе деньги, адрес, садись на такси. Если охрана пускать не будет, звони по такому телефону. И записку эту в собственные руки Петру Григорьевичу отдай. Понял? В собственные руки! На стоянке было несколько машин. Видно, стояли они давно: на них успел желтый лист нападать. В первой машине шофер читал книжку. Панама решительно открыл дверцу, сел рядом и протянул бумажку:
- Здрасте, отвезите меня вот по этому адресу.
- Есть! - сказал водитель и начал выруливать со стоянки. - Собака, что ли? - спросил он, когда они понеслись по улице.
- Где? - спросил Панама.
- Да вот лечить-то?
- Кого? Шофер как-то странно на него посмотрел.
- Я говорю, зачем в институт-то едешь?
- В какой?
- Да ты хоть знаешь, куда едешь?
- Там написано, - глядя прямо перед собой, ответил Панама.
- Там написано: "Ветеринарный институт", вот я и спрашиваю, собака, что ли, заболела?
- Нет, - ответил Панама, - я с письмом...
- А, - сказал шофер, - другое дело... А то я раза три доктора по адресам возил. Смехота! То у щенков зубки режутся, то кошка окотиться не может. Как сбесились все. А один едет, чуть не плачет - рыбки заболели! А рыбки-то эти гроша ломаного не стоят, и на сковородку-то не положишь. Панаме почему-то стало очень скверно. И неожиданно для себя он сказал:
- У меня тоже рыбки есть! - Хотя никаких рыбок у него не было.
- Ты - пацан, ты - другое дело. А тут взрослый дядька в игрушки играется! . .
- Все лучше, чем водку пить! - сказал Панама и сам себе удивился.
- Это точно, конечно... - сказал шофер и замолчал. Панама был рад, когда они доехали. Он выскочил из машины, бодро толкнул дверь института, но сердце у него бешено колотилось. В большом вестибюле, за никелированным забором стояла толстая тетка с громадной кобурой на боку.
- Тетя, извините, пожалуйста, могу я видеть Петра Григорьевича Николаева?
- Пропуск заказан? - рявкнула тетка.
- Нет, тетя, я с письмом, - сказал Панама самым вежливым голосом, на который был способен.
- Звони по телефону! Панама набрал номер, написанный в бумажке.
- Можно попросить Петра Григорьевича, извините, пожалуйста...
- Его нет! - И трубка загудела. Панама опять набрал номер.
- А где Петр Григорьевич? Извините, пожалуйста.
- На конференции! - И трубка загудела.
- Тетя, - сказал Панама, - у меня важное дело. Можно, я отнесу письмо?
- Оставляй на охране. Пойдет домой, я передам.
- Борис Степанович велел в собственные руки. Тетя, это очень важно! Можно, я пройду? Я вам портфель в залог оставлю.
- Да на что мне твой портфель с двойками! Сказано: без пропуска не пущу. Так что уходи отсюда! Пошел Панама на улицу, получил по спине вертящейся дверью, сел на скамейку. Думает. "Никчемный, - думает, - я человек. Борис Степанович с таким лицом белым из класса в учительскую носился, а я его письмо отдать не могу... Панама я, панама!" А в горле уже ком стоит. Вдруг машина подъезжает. Странная какая-то. Пузатая. Автобус не автобус, бочка не бочка... Шофер с бумажками в руках выскочил, в институт побежал.