Зиганшин Камиль
Камиль Зиганшин
Молодцеватый, несмотря на свои пятьдесят семь лет, Федор Дементьевич, или, как его звали в деревне, Лапа, стоял, упершись сильными ногами в широкие свежеструганные доски крыльца, и в который раз оглядывал новенький дом зятя.
С шумом распахнулась дверь, и из нее вывалились, похохатывая, плотная, во всем похожая на отца, дочь Наталья и высокий жилистый зять.
-- Пап, кончай смолить. Пошли в дом, замерзнешь, -- выпалила она.
-- Да, пора мне, Натаха,--сказал Лапа, кивнув на расплющенный между туч багровый глаз солнца. И, потоптавшись у порога, неторопливо спустился по ступенькам в пока еще неухоженный, необжитый двор.
-- Лохматый!--уверенно и властно позвал он собаку и направился к переминающемуся с ноги на ногу от мороза и нетерпения Гнедко. Ласково похлопал его литой круп. Расправил упряжь. Взбил в санях сено. Влез в тулуп и удобно устроился в розвальнях, облокотившись на тугой, прикрытый брезентом, мешок муки.
-- Бывайте здоровы! Ждем в гости, -- крикнул он, обернувшись.
Крупный, с мощным загривком кобель, крутившийся вокруг, рванул вслед заскрипевшим саням и в мгновение ока обогнал затрусившего ровной рысцой мерина.
Миновав поселок и густую сосновую посадку въехал в березовый с осиной пополам лес. Солнце скрылось за холмом. Темнело.
-- А все-таки хорошо, что я в августе на новоселье не поехал, -подумал Лапа. -- Дотянул до срока и сразу двух зайцев убил: у молодых побывал и мясо продал. Однако, башка у меня с толком, -- самодовольно улыбнулся он.
Дорога нырнула под гору и завиляла по стиснутой увалами долине ручья. Сани на покатых ухабах мерно покачивали, точно баюкали. Лапа, не отпуская вожжей, вытянулся н с удовольствием прикидывал, как распорядится выручкой.
Он не любил людей, не умеющих зарабатывать. "Лентяй или простодыра"--говорил о таких. Да и зять тоже хорош! Буровой мастер называется! Цемента не может подкинуть. А поди купи его... тоже мне--порядочный! Тьфу! -- сплюнул он.
Его размышления прервало испуганное фырканье Гнедко.
Конь тревожно прядал ушами и, раздув ноздри, опять фыркнул. Бежавший поначалу впереди Лохматый осадил к саням. Лапа обернулся и, шаря глазами по сторонам. уловил какое-то движение вдоль увала. Смутные гени скользили по гребню не таясь, открыто! Волки!!!
Противно заныли пальцы, отвратительно засосало под ложечкой.
-- Но! Но! Пошел! - сдавленно крикнул Лапа, наотмашь стегая мерина, хотя тот и без того уже перешел на "галоп и, вскидывая в такт прыжкам хвост и гриву, несся по накатанной дороге так, что ветер свистел в ушах. Деревья, стремительно налетая из темноты, тут же исчезали за спиной. За упряжкой потянулась вихрастым шлейфом снежная пыль.
Волки растворились во тьме. Лента дороги вместе с ручьем петлей огибала высокий, длинный увал. Хорошо знавший окрестности матерый вожак не спеша перевалил его и вывел стаю на санный путь к тому месту, куда во весь дух несся Гнедко.
Лапа, нахлестывая коня, соображал, что делать: стая не могла так легко оставить их в покое, и он чуял какую смертельную опасность таит в себе эта петля, но повернуть обратно не решался - поселок уже был слишком далеко.
--Авось упрежу, - успокаивал себя Лапа. И, удерживая вожжи одной рукой, другой нашарил под ногами топор.
Внезапно мерин дико всхрапнул и, взметая снег, шарахнулся в сторону наперерез упряжке стрелой вылетела волчья стая. Крупный волк сходу прыгнул на шею Гнедко. Еще миг - и тот бы пал с разорванным горлом, но оглобля саданула зверя в грудь, и он рухнул на снег. Лапа опомнился, схватил и с силой метнул в стаю мешок муки.
Увесистый куль еще не успел упасть, как волки живой волной накрыли его и растерзали в белое облако.
За это время Лапа успел выправить коня на дорогу.
-- Давай, милый! Быстрей, быстрей!--осатанело орал он, нещадно лупцуя мерина кнутом. Гнедко летел, стреляя ошметками снега из-под копыт, обезумев от страха и боли.
Он обошел умчавшегося было вперед Лохматого.
"Неужто оторвемся?" -- мелькнула надежда.
Сани неслись по ухабам то возносясь, то падая. На поворотах Лапу бросало из стороны в сторону. А сзади неумолимо накатывалась голодная стая. Лапа ощущал это каждой клеткой тела. Вот вожак, парализующе клацая зубами, попытался достать не поспевавшего за упряжкой Лохматого, но пес, в смертельном ужасе припустил за хозяином так, словно его обдали кипятком, и с трудом догнав, в изнеможении плюхнулся в сани.
Вытянувшись вдоль узкой колеи, стая бежала свободно, легко, как бы скользя по снегу, молча и неотвратимо настигая выдыхающегося коня.
Лапа явственно различал их глаза, сверкавшие мрачным торжеством, слышал прерывистое дыхание зверей. Еще немного и они, пьянея от горячей крови, разорвут, растерзают долгожданную добычу на куски. Он стянул с себя овчинный тулуп и швырнул на дорогу. Волки на секунду задержались, но, обнаружив обман, возобновили погоню с еще большей яростью.
Лапа стаскивал с себя и кидал в сторону стаи то шапку-ушанку, то рукавицы, но однажды обманутые звери не обращали на них внимания. Голодная, разгоряченная преследованием стая, желала только крови и мчалась, неумолимо сокращая расстояние. Бешеная, изматывающая гонка близилась к безнадежному, жуткому финалу.
Охваченный страхом Федор Дементьевич, не умолкая, иступленно вопил, брызгая слюной, то на коня: "Давай, Гнедко, давай!", то, обернувшись назад, устрашающе тряс топором: "Порублю! Всех порублю!".
Казалось еще несколько секунд--и вот этот матерый повиснет на руке, а остальные трое будут рвать его, еще живого. Сейчас, сейчас...
Мужик лихорадочно огляделся. За спиной жался Лохматый.
Глаза Лапы вспыхнули сатанинским огнем--собака? ^Кивая тварь, кровь--вот, что нужно стае! Он толкнул пса навстречу смерти, до бедняга, широко раскинув лапы, удержался. Все его существо выражало недоумение и обиду.
-- Пошел, паскуда, - срываясь на петушиный фальцет, завизжал разъярившийся Лапа и нанес увесистый пинок.
Лохматый, сдавленно охнул, скособочился, и, сомкнув челюсти, мертвой хваткой, вцепился в борт саней.
А волки были совсем близко. Лапа уперся спиной в передок, поджал ноги и с такой силой ударил по лобастой голове, что пес, оставив на гладко отполированном дереве светлые борозды от клыков, косо слетел с саней и, перевернувшись в воздухе, рухнул на дорогу. Слух полоснули истошный визг, глухой рык.
"Началось", -- подумал Лапа передергиваясь. В беспощадной памяти остался немигающий, укоризненный взгляд собаки.
Упряжка промчалась сквозь ольшаник и вывернула из ложбины на заснеженный холм, откуда уже видны были редкие огоньки деревни. Измученный конь замедлил бег.
Только тут полураздетый Лапа почувствовал, как трясется от страха и холода все его тело. Закопавшись в сено, он натянул сверху кусок брезента и настороженно вгляделся в удаляющийся непроницаемо-черный лес. Страх постепенно отпускал, уходил как бы внутрь. Но раз за разом прокручивая в памяти происшедшее, Лапа невольно ежился.
Въехав на окраину деревни, он попридержал запаленного коня: "Как бы не загнать. Добрый все же у меня мерин. Другой не сдюжил бы такой гонки".
Подъезжая по унылой, пустынной улице, к своей красавице-избе за сплошным крашенным забором, расчувствовался: "мог ведь и не увидеть больше".
Ставни были плотно закрыты. Свет не горел.
-- Спит чертовка. Ей-то что, -- пробормотал Лапа, вылезая из саней. Открыл ворота, загремел сапогом по двери.
В доме глухо завозились. Поспешно засеменили. Лязгнул засов.