- Ничего, - сказала она и серьезно спросила: - Вам, верно, очень трудно без радио?Лев Сергеевич принялся рассказывать ей про свое детство, а Ксенья зевнула три раза подряд и сказала:- Одетым сидеть на кровати вредно, с вас микробы переползут.Глаза ее закрылись, и она, полусонная, начала лопотать неясным голосом, рассказывать какие-то дикие истории.- Да, плаксиво говорила она, - меня на экскурсию не взяли. Лидка в саду видела, почему она не сказала, а я два раза в кошельке его носила, вся поколотая хожу... а про стекло не я сказала... сама она легавая...Она уснула, а Лев Сергеевич и Вера Игнатьевна молча смотрели на ее лицо. Спала она бесшумно, губы ее еще больше оттопыривались, рыжие хвосты косичек шевелились на подушке.Откуда она - с Украины, с Северного Кавказа, с Волги? Кто отец ее? Может быть, он погиб на славной работе в забое, в дыму на колосниковой площадке или он утонул, сплавляя лес? Кто он? Слесарь? Грузчик? Маляр? Лавочник? Что-то величественное и трогательное было в этой спокойно спящей девочке.Утром Вера Игнатьевна ушла за покупками, нужно было запасти продуктов на три праздничных дня. Кроме того, она хотела сходить в большой "Мосторг" и купить шелкового полотна на летнее платье. Лев Сергеевич остался с Ксеньей.- Слушай, mein liebes Kind, - сказал он, - гулять мы сейчас не пойдем, а посидим дома.Он усадил Ксенью к себе на колени, рукой обнял ее за плечи и принялся рассказывать.- Тихо, тихо сиди, будь умницей, - говорил он каждый раз, когда Ксенья пыталась сойти с его колен. И она успокоившись, сидела, посапывая и внимательно глядя на говорившего дядю Леву.Вера Игнатьевна вернулась к четырем часам, очень уж много народу было в магазинах.- Что это ты такая надутая? - испуганно спросила она.- Да, надутая, - сказала Ксенья, - может быть, я есть хочу.Вера Игнатьевна побежала на кухню готовить обед, а Лев Сергеевич продолжал развлекать девочку.После обеда Ксенья попросила бумаги и карандаш, чтобы написать письмо.- Марки не нужно, я его сама Лидке отдам, - сказала она.Пока Ксенья писала, Вера Игнатьевна предложила мужу пойти всем вместе в кино, но Лев Сергеевич замахал на нее руками:- Что ты говоришь, Вера, сегодня жуткая толкотня, мы, во-первых, билетов не достанем, во-вторых, в такой вечер хочется посидеть дома.- Мы, слава богу, все вечера дома сидим, - возразила Вера Игнатьевна.- Ну, не спорь, пожалуйста, - рассердился Орлов.- Ей скучно, она ведь привыкла всегда на людях, с подругами.- Ах, Вера, Вера, - ответил он.Вечером все пили чай с кизиловым вареньем, ели торт и пирожки. Торт очень понравился Ксенье, и Вера Игнатьевна забеспокоилась, пощупала живот девочки и покачала головой. А у Ксеньи после чая действительно заболел живот, она помрачнела и долго стояла у окна, прикладывая нос к холодному стеклу, когда стекло делалось теплым, она передвигалась немного и снова грела носом стекло.- Ты о чем думаешь? - спросил, подойдя к ней, Лев Сергеевич.- О всем, - сердито сказала она и снова расплющила нос об стекло.Теперь, наверное, собираются ужинать. Подарки она не успела взять, и ей оставят что-нибудь плохое - книжку про животных, а у нее уже есть такая книжка. Правда, можно будет обменяться... Очень славная тетя эта Вера. Жалко, что она не воспитательница. А девочки, которые остались, целый день катаются на грузовике. Вот она сделается летчиком и сбросит на этого дяденьку газовую бомбу. Какие-то старые девочки во дворе - наверное, из седьмой группы.Она стоя задремала и ударилась лбом об стекло.- Иди спать, Ксанка, - сказала Вера Игнатьевна.- Как баран об стекло стукнулась, - сказала Ксенья.Ночью Орлов проснулся, он протянул руку, чтобы тронуть жену за плечо, но ее не было рядом с ним."Что такое, где Верунчик?" - в испуге подумал он.С дивана раздавался негромкий голос, всхлипывания.Он прислушался.
- Ну, успокойся, дурочка ты такая, - говорила Вера Игнатьевна, - куда я тебя ночью поведу, трамваев нет, а нужно через весь город идти.- Да-а-а, - сквозь всхлипывание говорил басистый голос, - он у вас какой-то малахольный.- Ну, ничего, ничего, он ведь хороший, добрый, видишь, я ведь не плачу.Лев Сергеевич закрыл голову одеялом, чтобы дальше не слушать, и, притворяясь спящим, тихонько захрапел.
1936