А зря: там бы он нашел добрую, с какой-то мальчишеской хитринкой улыбку, не оставлявшую ни тени сомнения в чувствах молодой женщины.
- Что вы н-наделали, - повторял Шнитке. - Вы из жалости, вы... - он терялся в словах, - вы...
- Я вас так долго ждала, - сказала Соня.
- Нет, нет, это не я, я не стою, - он прервался как будто от боли. Просто кто-то должен был придти, и вот так получилось, простите меня, Соня.
- Молчите, молчите, - Соня положила ему руку на плечо, - дорогой мой первый попавшийся, первый встречный человек.
Евгений от огорчения замотал головой.
- Соня, это не про меня. Я не хотел вас обманывать. Я во всем виноват. Не надо было нам встречаться тогда, помните, в первый раз. Я увидел вас и испугался: вот, Евгений, твоя погибель. Ведь я люблю вас, Соня, сразу полюбил. Зачем, зачем, спрашивается, я приходил к вам, зачем мы встречались? Я ведь и полюбил вас только потому, что знал, что не достоин, что никогда не смогу понравиться вам. Ведь я ничто, слышите, я ничто, я слабый человек, я трус, я беглец. - Шнитке почти не заикался. Вы ошиблись адресом, для вас я новый человек в вашем городе, а все новое лучше старого. Меня не было и вдруг я появился, а живи я здесь, с вами, вы бы и не обратили на меня внимания. А между тем, я хоть и недавно приехал сюда, а я здешний, здешний человек, слышите, Соня? Мне не нужно больше ничего, меня не интересует весь этот блистающий где-то там в столицах мир, мне нужен грязный клочок топкой северной земли, потому что я и сам клочок, маленький комок грязи. Я хочу, чтобы по мне ходили люди и животные, чтобы из меня прорастала трава, чтобы во мне копошились земляные черви и личинки бабочек. Потому что мне не страшно быть с ними, потому что мне страшно быть человеком среди людей. Соня, я могу только вызвать жалость, и вы, добрая душа, эту жалость приняли за нечто другое. Ах, что я говорю, словно опомнился Евгений. - Все напрасно, у вас наваждение, вы не верите уже мне.
Он наконец посмотрел на Соню. Та улыбалась и плакала.
- Милый мой, добрый комочек, - она взяла его ладонь и прижала к губам. Сердце ее наполнилось такой безмерной нежностью, таким морем дружеского чувства, какие вообще можно представить в самых оптимистических мечтаниях. Весь мир, вся наблюдаемая Вселенная прекратила расширяться и с неожиданной прытью скукожилась до размеров небольшого клочка земли, занятого комнатой постояльца тети Саши.
- Боже, боже, что я наделал, - только причитал Евгений.
В этот момент зашла хозяйка и, не обращая особого внимания на захваченную картину, ультимативным тоном заявила:
- Сейчас я принесу куриного бульону и вы будете его есть. - Шнитке пытался возразить, но тетя Саша его осадила: - Посмотри на себя, шкелет, кожа да кости, тебя девки любить не будут. Был мужик как мужик, а теперь что - одни мослы. Ладно, ладно, я зря говорить не буду. Расчистите стол, ужинать будете. А ты, дочка, помоги мне.
Вскоре они сидели за столом, хлебали бульон. Евгений наотрез отказался, что бы его кормили в постели и, сославшись на то, что самочувствие его окончательно поправилось, оделся в костюм, как будто собирался пойти на работу. Хозяйка время от времени заходила что-нибудь убрать или принести.
- Так это и есть твоя Соня-библиотекарша? - вводя в краску постояльца, спрашивала тетя Саша.
- Ну что вы, почему моя, - оправдывался Евгений.
- Красивая, - не обращая внимания, продолжала хозяйка. - Вроде как знакомое лицо. Уж не нашего ли учителя дочка?
- Илья Ильич мой папа, - подтвердила Соня.
- Хороший человек, правда, с придурью.
- Т-тетя Саша! - опять не выдержал Шнитке.
- Ладно, ладно, я же говорю - уважаемый человек. Только всю жизнь бобылем прожил, куда же это годится - одному жить, а? Скажи, Евгений, куда это годится?
Евгений чуть не поперхнулся бульоном.
- Ешь, ешь лучше, хлебушку бери.
Вишь, какой ты потрепанный у меня. Люди - они как деньги, попадется вот рубль изжеванный, заплеванный, тут и думаешь, где ты, бедняга, только не побывал, в какие карманы тебя не клали, кто тебя только не мусолил. Потому что рубль - так, чепуха, бумажка, его не жалко. Рублей много. А дорогая купюра - она всегда чистенькая приходит, хрустит, зелененькая, будто только что на свет народилась. Ну, чего ты обижаешься? Может быть, я по темноте своей не то говорю, так ты не сомневайся. Ты, Евгений, золото у меня, вот только откормить тебя хорошенько, тебе ж цены не будет.
Соня еле сдерживалась от смеха, наблюдая, как Евгений собирается провалиться сквозь землю от иносказаний тети Саши. А та тем временем продолжала:
- Да, люди как деньги - приходят и уходят. А ты так и стоишь у прилавка, - хозяйка вдруг на минуту задумалась. - Помню я его жену, тоже учителкой работала. Дорогая женщина была - твоя мать, получается. Одевалась, правда, всегда скромно, но меня не обманешь, я сразу приметила: эта не для нашей дыры. Высокого полета. Наши-то корячатся и так, и эдак, а все одно, лапти. Как она руку протягивала с деньгами, - хозяйка попыталась воспроизвести, получилось нелепо. - Эх, не могу. Я специально у нее спрошу копейку или три, чтоб без сдачи, а на самом деле, чтобы лишний раз посмотреть на ее руку. Она протянет эту несчастную копейку, а я беру словно брильянт. Господи, думаю, чего же это она гниет в нашем болоте, ей бы в столице королевой бал править. До того я ее уважала, что даже не завидовала. Только угождала, всегда получше мяса оставлю или сладенького чего-нибудь припасу. Помню, тогда с хлебом тяжело было, да и с сахаром, так я ей даже печенья доставала на праздники. Причем она, конечно, из-под полы бы не взяла, приходилось целый спектакль разыгрывать. В окошке как увижу, что идет, выложу пару пачек на витрину, вроде как завезли на праздник, пей-гуляй, народ. Она и брала, а я ей спасибо говорила. Дай-ка ручку, - вдруг обратилась хозяйка к Соне. - Ну, точная копия, смотри-ка, она взяла Сонину ладонь и принялась ласково поглаживать изъеденными торговой жизнью пальцами. - Вот, мраморная моя, синяя прожилка, а пальчики - ах, пальчики! - я таких пальчиков и в кино ни разу не видела. А вот здесь колечко было, тоненькое, золотое, и родинка есть, посмотри, вот на мизинце намечается, глянь, глазочек черненький. То-то мужикам удовольствие - такие пальчики целовать, да что мужикам, я бы сама прислугой пошла, только чтобы... - Соня вдруг испуганно выдернула руку.
- Чего испугалась, голубушка? Я же и не собиралась. Ах, Елена Сергеевна, Елена Сергеевна, я как будто в воду смотрела, - хозяйка опять прервалась, обдумывая, продолжать ей или нет. - Тебя Соней зовут? Так вот, Соня, ты приходи ко мне в магазин, он, конечно, поменьше нового, но зато к покупателю отношение получше. Я тебе про маму много чего рассказать смогу, ведь мы с ней потом в одном деле сошлись. А ты, Евгений, что же это суп не доедаешь? Ладно, пойду, воркуйте тут.
- Я тоже пойду, мне пора, - Соня встала.
- Куда ж ты на ночь глядя? - хозяйка всплеснула руками. - Ой, господи, старая я дура, я не то хотела сказать. Разбирайтесь, в общем, сами, я спать пошла.
- Странная женщина, - задумчиво сказала Соня. - Ну, Евгений Викторович, вам лучше стало?
- Да, да, - Шнитке закивал головой.
- Тогда я пойду, - из ее головы не шла речь хозяйки. Она никогда ничего подобного не слышала о своей матери, и слова эти почему-то ее испугали. - Что я хотела сказать? Забыла. Ладно, потом.
Шнитке окончательно ожил и взялся проводить Соню домой. На улице уже стоял глубокий вечер, с неба стекала осенняя влага, превращаясь в мелкую снежную пыль.