У поезда миллион железных мускулов и каждый мускул разгорячен. Поезд обезумел. Поезд несется сквозь ночь и ветер. Безумие поезда передается товарищу Борису. Товарищ Борис остался на площадке думать о том, что говорил доктор. Товарищ Борис думает настойчиво, методично, анализирующе. У товарища Бориса рафинированный мозг марксиста, - строгий, отчетливый, непокорный. Но кругом ночь, мрак, рев, грохот, лязг, вихрь. Стихийное извне вытягивает стихийное изнутри. Кровь товарища Бориса грохочет. Стихийное несется в крови галопом. Ударяет в голову. Вышибает все разумные представления. Мысль, метод, анализ - смяты, скомканы, парализованы. Ощущение места, времени, самого себя - замутилось. Голова пухнет, пухнет от железного гула, грохота, лязга. Товарищ Борис чувствует свою голову огромной, шарообразной, тяжелой, как бывает во сне от прилива крови. Сердце обмирает, тянется, - растягивается, как кусок резины. И вот... ...товарищ Борис перегибается, как автомат, лицом вниз, через перила щита. В лицо, уши, в глаза товарища Бориса еще жарче ударяет яростный вихрь колес. Товарищ Борис задыхается. Товарищ Борис кричит туда, вниз, в грохот колес: - Быстрееей... реей... еее... впеерееед... реее... Последняя разумная сопротивляющаяся мысль серой птицей проносится в голове товарища Бориса. Товарищ Борис вздрагивает, выпрямляется, оглядывается. "Что это? Где штамп культуры тысячелетней?"... - шепчет он. Но кругом ночь, мрак, рев, грохот, вихрь. Серая птица мелькает и пропадает. Руки товарища Бориса еще судорожнее, до хруста в пальцах, впиваются в мерзлые поручни. Тело товарища Бориса - камень и, туго, как камень, перегибается снова, лицом вниз, туда, в грохот колес, и - ееей... ооод... ооуууаа... Крик зверя, бессмысленный, дикий, торжествующий. Должно быть, так кричал мохнатый предок товарища Бориса, разбивая палицей голову врагу. Товарищ Борис кричит, воет, исходит судорогой... грохот, лязг, треск... И вдруг... ...на плече чья-то рука. Вздрагивает сердце до боли остро. Летит миг, быстрый, как точка. А точки достаточно. От обожженного мозга передается ток. Мускулы вспыхивают и отвердевают. Товарищ Борис уже вырван из омута стихийного и вскрик неожиданности задержан в горле. Уже умышленно товарищ Борис задерживается в том же согнутом положении еще на секунду. Не спешит. Потом оборачивается и выпрямляется. Перед ним жутким вопросом вспыхивает огонек папиросы. Товарищ Борис видит огонек еще нереально, еще как в тумане. Огонек пляшет вопросом. А в мозгу товарища Бориса серой мутной птицей уже - мысль, уже по-человечески дерзкая мысль. Товарищ Борис неуспокоившимися пальцами медленно достает портсигар, не спеша вынимает папиросу. - Разрешите прикурить, доктор. В голосе - последняя муть, и сквозь муть - глухая улыбка. - Пожалуйста... думал... перегнулись, кричите... дурно... - смущенно говорит доктор. Он трезвее - должно быть проспался. А товарищ Борис: - Вы правы, доктор. Россия брошена на рельсы и несется вот, как этот поезд... сломя голову. И, знаете, мы уже обскакали Европу. Представьте только: мы, - Азия по-вашему, а Европа все-таки отстала... Ах, чорт, - весело засмеялся он, точно спохватившись, - да ведь это в вашем стиле, дорогой доктор. Это вам нужно говорить, а не мне... Так вот и обскакали Европу. Обскакали, несмотря на то, что мы - Азия. Устарела Европа! Ведь вы теперь, дорогой доктор, встретьте француза, грека, англичанина, - о чем будете говорить с ними? Ведь будете поучать, поучать. Не правда ли? Чем-то мы стали выше Европы... Вот, доктор, - опять раскатисто рассмеялся товарищ Борис, едущий по командировке служебной из Смольного, - это вы давеча заразили меня своей Россией с ведром... Доктор молча из темноты смотрел на него. В молчании чувствовалось изумление. - А насчет революции в Европе и лохматого мужика русского - не беспокойтесь.
Революция в Европе придет обязательно. И не во имя мечты, как полагаете вы, а просто в силу... ну закономерного развития капиталистических отношений. Это тоже прописи, - скажете. Ну, что ж, если в это мы верим. Даже не верим, а знаем. А мы еще, дорогой доктор, постараемся ускорить эту революцию. Мы ее на штыках понесем в Европу... Ха-ха, миру - мир, миру - братство, миру - равенство и мечту подадим на острее штыка. Неправда ли, заманчивая перспектива?! Вы возмущены, негодуете, ужасаетесь, - верно ведь говорю? А мы понесем. И, знаю, - донесем и память сотрем о вашем страшном духе, пронесшемся над Европой. Вот, доктор... ничего тут не поделаешь. Загляните в историю: все великие учения, все великие религии подавались бедному человеку на кончике меча. Даже религии любви, - христианство, например. И коммунизм - не исключение, дорогой доктор. Таков человек. Был таков, есть таков, но не будет таков - верю в это я. А также напрасно вы нас и распинать собираетесь. Вы распнете, а мы на третий день воскреснем... по писанию. Нам некогда, доктор, сомневаться, некогда страдать... Ах, да, еще мужик лохматый, мамонт в лаптях... Ну это, говоря вашим словом, просто утопия. Здесь, я должен сказать, вы ничего не понимаете. Народничеством пахнет. Просто, знайте, что если лохмат он, - причешем. - Вот доктор... Ну, что смотрите? - весело засмеялся товарищ Борис, - думаете, - сумасшедший? Да, нет, доктор. Это гораздо проще, - это стихийное. Грохот, лязг, ночь, ветер - ну, вот и орал. В каждом кусочек его спрятан, и в вас есть. - Это не стихийное, это - русское, и отсюда, пожалуй, ваши утопии, - серьезно сказал доктор. - Хотите сказать, что из вашего ведра выужено? - Нет, нет, не поняли... - Понял, понял. - Тогда не подтасовывайте... Слушайте, - опять серьезным тоном заговорил доктор, - поражаюсь вам. Ведь вы были невменяемы. Я пять минут следил за вами, прежде чем дотронуться. Если у вас всех такие нервы, то... - ...пожалуй, Россия доскачет и не расплещет вашего ведра, - весело досказал товарищ Борис. - Да, подождите... Но перебил товарищ Борис опять: - Завтра, завтра, доктор. Не сердитесь. Идемте спать. Товарищ Борис идет в вагон. Доктор смотрит ему вслед и думает: - Звери вы, звери, сильные, хищные звери. Вместо сердец у вас - пятиугольные звезды. Европа действительно устарела для вас. Обскачете ее, обскачете. Как будто на что-то решившись, доктор задумчиво шагает на междувагонные щиты, где за минуту до того был товарищ Борис, встает в его позу и перегибается через перила. В лицо яростно ударяет железный вихрь колес. Голова доктора кружится, сердце доктора падает точно в колодец, желудок доктора стягивает обручами, доктора тошнит. Доктор отчаянно мотает головой, выпрямляется, вслух бормочет: "осел я" и идет в вагон.