— А Слово — оно заслужило уважение своими акустическими свойствами. Зрение в нашей стране не было востребовано. Это в Европе тесно, там только и смотри, как бы не отдавить кому-нибудь лихтенштейн. А у нас места много, все на виду: вон Церква пригорюнилась, вон пиво привезли, а вон Мамай идет. Другое дело — во всем увиденном разобраться. Приходится ждать устного Слова от умного человека. Потому что все накроется медным тазом тысячу раз, пока Ваня Федоров запустит свой станок… Слух — он и ночью не подкачает, когда глаза спят. Все будет слышно: и как в дверь постучат, и как гром грянет. А если уж слух не поможет, то и зрение не спасет, вся надежда на жареного петуха.
Наждак, в сотый раз слушая наскучившую филиппику, в сотый же раз извинился перед Верой за зрительное унижение:
— Наверно, все это притянуто за уши, — он деликатно усмехнулся в кулак, радуясь каламбуру. — Но если что-то торчит, то и притянуть не грех, правильно?
— В России главное — неопределенность, — назидательно заметила Вера Светова. — Поэтому нам нечего бояться. Где что-то сложилось и вошло в привычку, там можно разрушить. А где ни то, ни се — там трудно.
— Все это здорово, — нетерпеливо сказал Наждак, видя, что вот-вот разгорится многолетний спор о том, что же все-таки главнее: неопределенность или слуховое восприятие. — По-моему, старшой, нам пора продвигаться. Чутье подсказывает, что нужно пробраться вон в тот камин, — он кивнул в сторону вертикального углубления, основание которого круто забирало вверх и тонуло в темноте. — Обходняками гуляют зеваки, простому люду не с руки прятаться по щелям…
— А вот и проверим, — на ладони Голлюбики лежал маленький пеленгатор. — Сейчас увидим, на что годится твое чутье против наших глаз и ушей.
Пеленгатор проявил полную солидарность с обонянием Наждака. Он взахлеб замигал, зовя отряд выдвинуться в направлении камина.
— Что ж, — Ярослав не стал спорить. — Если так, то мы пойдем в этот камин. Надо было клоуна взять с собой, как языка…
— Какого языка? — вскинулась Вера. — У тебя ум за разум заходит?
— А что? — пожал плечами Голлюбика. — Клоун и так сплошной язык…
— Пойдемте скорее, — попросила светофорова. — Это пещера действует. В пещерах люди быстро сходят с ума.
— Больно рано она действует, — удивился Наждак. — Не успели войти, а уже началось.
Он подул на озябшие пальцы, похрустел ими для физкультурного нагревания, подхватил сумку и пошел к углублению. Голлюбика тоже взял свою кладь. «Брось ракетки, — посоветовала Вера. — На что они? Пан или пропал». Лучи фонарей скрестились, образуя светонасыщенный символ — покинутый, но не сдающийся в окружении враждебной тьмы. Осторожно ступая, словно первые астронавты на луне, или, поднимай выше, на совсем неизвестной планете, путешественники приблизились к разлому. Лампочка перестала мигать и светила ровным, алым огнем. Наждак, очутившийся сзади, оглянулся и напоследок раздул ноздри: запахов не прибавилось. Вера Светова привычно прищурилась: никого. Ярослав Голлюбика прислушался: было тихо, как никогда не бывает при солнечном свете.
— Будем протискиваться, — объявил Ярослав.
Камин оказался узким и вел глубоко; в глаза путникам сыпался мелкий порошок, скала сжималась и обнимала; каменный пол взмывал вверх прихотливым рогом. Озноб исчез, идущим сделалось жарко.
— Я чувствую, — прошептал Наждак. — Здесь побывали люди.
— Надеюсь, — глухо молвил Голлюбика и остановился, чтобы лучше осветить дорогу. Оставалось немного; старший отряда боялся, что крутая тропинка завершится обрывом. Вера Светова отвела Ярослава, нашарила камешек и метнула вперед; тот вовсе не сгинул, а где-то запрыгал, невидимый, впереди; покатился, щелкая несерьезным эхом.
Пройдя еще два десятков шагов, они с удовольствием ощутили, что стены расступаются. Вскоре стало совсем просторно; Голлюбика негромко крикнул, и эхо, которое окрепло и налилось силой, заставило его сделать последнюю остановку. Ярослав начал медленно поворачивать голову, выхватывая сказочное убранство зала, снабженного, как уже было видно, несколькими ходами, ведущими в неизвестность. Пеленгатор настойчиво звал посетить самый правый рукав, и Голлюбика послушался. Отделившись от товарищей, он быстро вошел в проем, стал на колени, начал разгребать невесомый песок. Потом взялся за массивный камень, поднатужился, отвалил и запустил руку в образовавшуюся полость.
— Будем жить, — хрипло сообщил Ярослав.
Он начал тянуть и выволок на свет фонарей здоровенный рюкзак, за ним — второй и третий; все рюкзаки вынесли в середину зала, где, казалось путникам, сходились меридианы и перекрестки, катакомбные коридоры и судьбы человечества; где находилась точка отсчета, нулевая верста.
— Распаковываемся и одеваемся, — в голосе Голлюбики звучало умиротворенное облегчение.
В рюкзаках нашлось множество полезных вещей, совершенно необходимых для пещерного выживания.
Бойцы разобрали затребованное Голлюбикой альпинистское снаряжение — тросы и капроновые веревки, ледорубы и альпенштоки, костыли и горбыли; к названному добавились гидрокостюмы, резиновые перчатки, маски, ласты, рукавицы, продукты, шприц-тюбики с антибиотиками, электрические батареи, спиртовки, лампы и спички. Помимо названного, в мешках находились приборы ночного видения, пистолеты, три складных короткоствольных автомата с бесшумным боем без отдачи, с лазерными прицелами самопроизвольного наведения и с подробной инструкцией. Еще там были ножи для финской охоты, удавки, гранаты и увесистое шарообразное устройство, в котором сразу же угадывался его сокрушительный взрывной характер; к устройству тоже зачем-то прилагалась инструкция, запаянная в водонепроницаемый конверт, хотя механизм бомбы выглядел совершенно примитивным; в нем смог бы разобраться даже пещерный дикарь. Все перечисленное было проложено и переложено поролоном и полиэтиленом для пущей непромокаемости и противоударности; в пещерах, того и гляди, ударишься обо что-нибудь или сорвешься в подземную реку, и все, пиши пропало, если не подготовился. Комплектующие и оберточные материалы должны быть прочными на разрыв и не пропускать влагу; к тому же возможны и другие опасности, о которых Голлюбика, Наждак и Вера Светова тут же, не сходя с места, и прочитали в специальной, тоже надежно запакованной книжечке-памятке с грифом «Для служебного пользования» и штампом библиотеки ССЭР.
— Двигаться будем в связке, — решил Ярослав, поигрывая капроновым лассо.
— Запрещено, — Наждак нахмурился. — Чуть что — погибнем чохом!
— Не все в нашей жизни поверяется инструкцией, дружище, — Голлюбика потрепал его по плечу. — Сам погибай, а товарища выручай. Пуля дура, — он оскалился, запрятал пистолет поглубже и обнажил, любуясь им, зазубренный нож, — а штык…. — Он посерьезнел лицом: — Никакой стрельбы! Возможны обвалы и оползни. Работать ножами…
На привале Зевка сморило.
Полулежа на каменной плите, он спал; ему снился сон. Светлое сновидение, украденное у Наждака, а тем, в свою очередь, заимствованное из военных кинофильмов, смешалось с неестественной сущностью самого похитителя. Сон был наполнен отвратительной эротикой, заквашенной на героизме и шапкозакидательстве. Зевок, запихнувши за широкий ремень потемневшую пилотку, шагал через луг; его прямо в травах схватили за васильковый член, а тут и зарницы занялись, поплыл туман, заржала лошадь, да еще соловьи — соловьи, дорогие нашему сердцу, отпели свое для усталого воина: отпусти! отпусти! — застонал Зевок, падая навзничь, под прикрытие звездного неба; мы тоже спали и тоже, не имея возможности проникнуть под своды пещеры, видели сон Зевка в собственном сне. Мы укрылись под одеялом из перистых облаков, чтобы не помогать Зевку.
Очнувшись, он скривился, так как шея, изогнутая в неудобную сторону, сильно и больно ныла. Зевок стряхнул с себя руку Лайки, которая, тоже спросонок, уже подбиралась к бесплодным склепковым чреслам. Лайку тоже сморило, и сон ее полнился не менее пафосными сюжетными линиями: ей виделось, что Наждак ли, Зевок — все смешалось в биологической бадье, откуда мы, рассказывал ей собеседник, поголовно родом — будто он, статный, в красном плаще, стоит с нею рядом и строгим движением гордой десницы показывает надраенную до красноты площадь. Она же, Лайка, но может быть, и сама Вера Светова, стоит среди березок Аленушкой и держит в поводу подвыпившего козлика. И вдруг налетели нечистой тучей черноголовые гуси-лебеди, с Горынычем во главе, который одет в плащ-палатку и дышит перебродившей соляркой…
— Подъем, — пробурчал Обмылок.
Он встал во весь рост и от души потянулся. И оторвался от души, мгновенно сделавшись скользким резиновым гадом в специальном костюме; в приплюснутой каске с притушенным фонарем, вооруженный ножами, кастетами, летучими шестернями и нунчаками.
Группа «Надир» остановилась и залегла на отдых в «колокольне» — высоком, просторном гроте, походившем на купол. Диверсанты Нора достигли этого места к исходу вторых суток путешествия по многочисленным сбойкам, обводненкам, квершлагам и каминам. Их не заботили и не трогали пещерные красоты; они шутя, смеху ради, протыкали жестокими пальцами живописные глыбы, которые казались каменными, но в действительности были хрупкими, пуховыми шапками непотревоженной пыли. Подошвы ботинок без тени жалости давили пассивных и активных троглобионтов. Зевок затеял стрельбу по летучим мышам и, без сомнения, всех бы похоронил, не останови его вдумчивая Лайка. Обмылок, еще не до конца разобравшийся разумом в унаследованных от Голлюбики талантах, исправно прислушивался и двигался на мерный стук ледяной капели.
Все трое не сомневались, что заблудились давным-давно. Это ни на секунду не замедлило их упрямого продвижения в самые недра; Лайка рассматривала мышиный помет, пытаясь угадать в нем микроскопические, но очень информативные вкрапления, по которым она смогла бы судить об окрестностях. Зевок вынюхивал тончайшие колебания в стылом и пресном аромате, оттенков которого никто из них, за недоразвитостью речи, не смог бы передать художественными словами. Обмылок ждал отголосков подземной железной дороги. Ее существование не оговаривалось; было ясно, что постоянные посетители Святогорова центра не согласились бы на иной вариант, дорожа своими жизнями; ошибочно считая эти жизни залогом всеобщего благоденствия. В какой-то момент отряд «Надир» свернул не в тот коридор; потом они не смогли вернуться, ибо проклятый Зевок своей глупой стрельбой вызвал обвал — небольшой, но достаточный, чтобы намертво завалить карман. Пришлось идти в обход, незнакомыми тропами, а это в пещерах и катакомбах — верная гибель, непростительное легкомыслие. В итоге они натыкались то на водный сифон, то на подземное озеро; не раз им случалось выскальзывать из-под коварных «чемоданов» — огромных каменных глыб, нависавших над головами и готовых в любую секунду сорваться вниз.
Очнувшись от тяжелого привала, они продолжили путь.
— Колодец, — объявил Обмылок через пятнадцать минут.
Он стоял на краю широкой черной ямы, уходившей в неизвестное. Далеко внизу шумела вода.
— Нам придется спуститься, — Обмылок утерся резиновым рукавом и пристально посмотрел на чумазые лица своих спутников. Возражений не последовало, но не было и восторгов. — Нам нужно добраться до нижнего этажа, — пояснил Обмылок. — Здесь мы ходим по кругу. А там, похоже, бежит подземная речка. Мы спустим лодку; куда-нибудь, да вынесет.
Зевок улегся на живот и заглянул в яму.
— А если мы угодим прямо в реку? Я не вижу земли.
— Чего тут гадать, — язвительность и скепсис Веры Светой целиком преобразовались в скрипучий оттенок. Чуткие уши Обмылка дрогнули; ему почудилось, будто кто-то натирает пальцем стекло. — Нечего раздумывать, — продолжила Лайка. — Кинем жребий, кому идти первым. Пока не попадем — не узнаем, правильно?
— Правильно, — согласился Обмылок. — А ну-ка, прицепи трос и отправляйся, посмотри. Но никакой разведки боем; если что — сразу наверх. Дернешь два раза, и мы тебя поднимем.
Лайка смерила старшего долгим собачьим, но вовсе не преданным, взглядом.
— Старшой, я боюсь, между прочим, — напомнила она. — И вдобавок я как-никак дама. Ерепениться не буду, но что же так сразу — меня?
— Кто дама? Ты? — «Колокольня» наполнилась ненатуральным хохотом, в котором было не разобрать, где смеется Обмылок, а где кудахчет эхо. — Держи веревку, тебе говорят! Чего это ты боишься?
Лайка возилась с замком на поясе.
— Много чего, — сказала она зловеще. — Вдруг мы наткнемся на библиотеку Ивана Грозного? Что мы тогда будем делать? Еще я… — Лайка запнулась, не желая называть светофорову по имени, — Она… мы с ней слышали, что под землей водятся огромные крысы величиной с лошадь. Мы даже видели их…
— Мы тоже видели, — перебил ее Зевок. — Это было кино.
— Ну, не знаю. Ходят слухи, что под землей вообще хранится все Настоящее, а над землей — просто копии, вроде нас. Например, там спрятаны мумифицированные трупы Сионских мудрецов, одетые в царскую жандармскую форму. Пауки… величиной…
— Тоже с лошадь? — ядовито усмехнулся Обмылок.
— Да, тоже с лошадь, — Лайка не сдавалась. — Подземные города, в которых неизвестно, кто поселился. И в них слепые кобры стерегут сокровища.
— Хватит болтать, — Обмылок нетерпеливо сунул ей трос. — Правильнее думать, что все будет наоборот, и нам повезет. Например, мы найдем жемчуг. Думай о чем-нибудь хорошем, поняла? Жемчуг — огромная редкость, он образуется в таких ванночках с проточной водой. Посмотри хорошенько.
— Мы сюда не за жемчугом пришли, — вздохнула Лайка.
Вздохнул и Зевок, он не хотел спускаться в колодец. Еще ему было жалко морской формы, которую пришлось закопать и придавить камнем.
— Увидите, что там такое, — предупредила Лайка, пристегиваясь.
— Стикс, не иначе, — кивнул Обмылок.
— Конечно, — Лайка ничуть не смутилась. — Почему нет?
— Потому, что это выдумки, литература. Никакого Стикса нет и не было.
— Мне бы твою уверенность, — язвительная Лайка села на край отверстия и свесила ноги в монотонно шумевшую пустоту. Тем временем Зевок, набравшийся от Наждака почтения к напечатанной мысли, светил фонарем в популярную брошюру, которую нашел в тайнике среди прочих полезных вещей. Предусмотрительный Нор приказал не забывать о мелочах в деле, где каждая запятая способна сыграть роковую роль.
— Спелеон, — бормотал Зевок, водя грязным пальцем по строчкам. — Диодор, Древняя Греция, Карлюкские пещеры, хребет Кугитангтау… Ермак Тимофеевич… Мария де Сентуола, семи лет… нашла… заблудилась…так… грот Монтеспан… христиане… Ени-Сала… пещера Чжоу Коу-дянь… питекантроп… грот Гримальди… Бекки Тэтчер… Здесь ничего нету ни про какой Стикс, — довольный Зевок подвел итог и захлопнул книжицу.
— Посмотри на "Х", Харона, — посоветовала Лайка. Она уже по грудь погрузилась в провал и удерживалась руками. Обмылку это зрелище напомнило о неприятных событиях, связанных с погребом и бегством; он отвернулся. — Или на "Ц", Цербер. Или Коцит поищи…
Давая советы, она сама удивлялась Вериной эрудиции. Ничего удивительного, если выяснится, что в ее голову переместилась библиотека в десять тысяч томов.
— Чжоу Коу-дянь, — снова затянул Зевок, послушный от страха. — Десять тысяч уловок…
— Страхуйте меня крепче, — велела Лайка. Тон ее был презрительным и высокомерным. — Я пошла.
То, что она сделала, конечно, нельзя было назвать ходьбой. Лайка скользнула в колодец, трос натянулся, и у Обмылка под резиновыми рукавами гидрокостюма вздулись чугунные шары.
— Закрепи конец, — процедил он сквозь зубы, обращаясь к Зевку. — Брось книжку! Присобачь его к чему-нибудь прочному.
Обмылку пришлось еще немного потерпеть, потому что ничего прочного, к чему можно было бы прикрепиться, поблизости не нашлось. Зевок, отчаявшись, вынул костыль и двумя ударами молотка вбил его в камень. За эхом от ударов они не расслышали крика, донесшегося из колодца. Зевок принял свободный конец и старательно зафиксировал; Обмылок ослабил хватку и стал осторожно укладывать трос на пол. Крик повторился; оба немедленно легли на живот и заглянули в провал.
— Что там? — прогудел Обмылок.
Внизу гулко щелкало и плескало.
— Река! — долетел ответ. — Большая и быстрая!
— Не потеряй в ней что-нибудь, — предостерег Обмылок. — Тебя поднимать?
— Лучше сами спускайтесь! Я стою на берегу, только он очень узкий. Когда пойдете, над выходом оттолкнитесь ногами от стенки, чтобы назад занесло. Тогда попадете на сухое.