Весу в нем фунтов пятнадцать, но не так еще вес, как длина несусветная; кончилось тем, что снял с крюков и вместе с ним и креслом загремел на пол. И услышали мы, как бабушка вскинулась наверху в постели и вскрикнула:
-- Кто там?
-- Быстрей! -- сказал я. -- Берись же!
-- Боюсь, -- сказал Ринго.
-- Что ты там, Баярд? -- донесся голос бабушки. -- Лувиния!
Вдвоем мы взялись за приклад и дуло, как берутся за бревно.
-- Или освобождаться хочешь? -- сказал я. -- Чтоб тебя свободным делали?
Мы бегом потащили ружье, как бревно. Пробежали рощицей, упали у опушки за куст жимолости -- и тут из-за поворота вышла эта лошадь. А больше мы уж ничего не слышали -- потому, быть может, что дышали шумно или что не ожидали больше ничего услышать. Мы и не глядели больше; были заняты тем, что взводили курок. Мы уже взводили его раньше раза два, когда бабушки в кабинете не было и Джоби входил, снимал ружье для проверки, для смены пистона. Ринго поставил ружье стоймя, я взялся повыше за ствол обеими руками, подтянулся, обхватил ложе ногами и сполз вниз, давя телом на курок, пока не щелкнуло. Так что глядеть нам было некогда; Ринго нагнулся, уперев руки в колени, подставляя спину под ружье, и выдохнул:
-- Стреляй сволочугу! Стреляй!
Мушка совпала с прорезью, и, закрывая от выстрела глаза, я успел увидеть, как янки вместе с лошадью застлало дымом. Грянуло, как гром, дыму сделалось как на лесном пожаре, и ничего не вижу кроме, только лошадь ржанула, визгнула пронзительно, и ахнул Ринго:
-- Ой, Баярд! Да их целая армия!
4
Мы словно никак не могли достичь дома; он висел перед нами, как во сне, парил, медленно вырастая, но не приближаясь; Ринго несся за мной следом, постанывая от испуга, а позади, поодаль -- крики и топот копыт. Но наконец добежали; в дверях -- Лувиния, на этот раз в отцовой шляпе, рот открыт, но мы не останавливаемся. Вбежали в кабинет -- бабушка стоит у поднятого уже кресла, приложив руку к груди.
-- Мы застрелили его, бабушка! -- выкрикнул я. -- Мы застрелили сволочугу!
-- Что такое? -- Смотрит на меня, лицо стало почти того же цвета, что и волосы, а поднятые выше лба очки блестят среди седин. -- Баярд Сарторис, что ты сказал?
-- Насмерть застрелили, бабушка! На въезде! Но там их вся армия, а мы не видели, и теперь они скачут за нами.
Она села, опустилась в кресло как подкошенная, держа руку у сердца. Но голос ее и теперь был внятен и четок:
-- Что это значит? Отвечай, Маренго! Что вы сделали?
-- Мы застрелили сволочугу, бабушка! -- сказал Ринго. -- Насмерть!
Тут вошла Лувиния -- рот все так же открыт, а лицо точно пеплом присыпали. Но и без этого, но и самим нам слышно, как на скаку оскальзываются в грязи подковы и один кто-то кричит: "Часть солдат -- за дом, на черный ход!" -- и они пронеслись в окне мимо -- в синих мундирах, с карабинами. А на крыльце топот сапог, звон шпор.
-- Бабушка! -- проговорил я. -- Бабушка!
У всех у нас словно отнялась способность двигаться; застывши, мы глядим, как бабушка жмет руку к сердцу, и лицо у нее как у мертвой и голос как у мертвой:
-- Лувиния! Что ж это? Что они мне говорят такое?
Все происходило разом, скопом -- точно ружье наше, грянув, взвихрило и втянуло в свой выстрел все последующее. В ушах моих еще звенело от выстрела, так что голоса бабушки и Ринго и мой собственный доносились как бы издалека. И тут бабушка произнесла: "Быстро! Сюда!" -- и вот уже Ринго и я сидим на корточках, съеженно прижавшись к ее ногам справа и слева, и в спину нам уперты кончики полозьев кресла, а пышный подол бабушкин накрыл нас, как шатер, -- и тяжелые шаги, и (Лувиния рассказывала после) сержант-янки трясет нашим ружьем перед бабушкой.
-- Говори, старушка! Где они? Мы видели -- они сюда вбежали!
Нам сержанта не видно; упершись подбородком себе в колени, мы сидим в сером сумраке и в бабушкином запахе, которым пахнет и одежда, и постель ее, и комната, -- и глаза у Ринго точно блюдца с шоколадным пудингом, и мысль у нас одна, наверно, у обоих: что бабушка ни разу в жизни не секла нас ни за что другое, кроме как за ложь, пусть даже и не сказанную, пусть состоящую лишь в умолчанье правды, -- высечет, а затем поставит на колени и сама рядом опустится и просит Господа простить нас.
-- Вы ошибаетесь, -- сказала бабушка. -- В доме и на всей усадьбе нет детей. Никого здесь нет, кроме моей служанки и меня и негров в их домиках.
-- И этого ружья вы тоже знать не знаете?
-- Да. -- Спокойно так сказала, сидя прямо и неподвижно в кресле, на самом краю, чтобы подол скрывал нас совершенно. -- Если не верите, можете обыскать дом.
-- Не беспокойтесь, обыщем... Пошли ребят на верх, -- распорядился он. -Если там двери где заперты, отворяй прикладом. А тем, кто во дворе, скажи, чтоб прочесали сарай и домишки.
-- Вы не найдете запертых дверей, -- сказала бабушка. -- И позвольте мне спросить хоть...
-- Без вопросов, старушка. Сидеть смирно. Надо было задавать вопросы раньше, чем высылать навстречу этих чертенят с ружьем.
-- Жив ли... -- Речь угасла было, но бабушка точно розгой заставила собственный голос продолжить: -- Тот... в кого...
-- Жив? Как бы не так! Перебило спину, и пришлось тут же пристрелить!
-- При... пришлось... при... стрелить...
Что такое изумленный ужас, я тоже не знал еще; но Ринго, бабушка и я в этот миг его все втроем воплощали.
-- Да, пришлось! Пристрелить! Лучшего коня в целой армии! Весь наш полк поставил на него -- на то, что в воскресенье он обскачет...
Он продолжал, но мы уже не слушали. Мы, не дыша, глядели друг на друга в сером полумраке -- и я чуть сам не выкрикнул, но бабушка уже произнесла:
-- И, значит... они не... О, слава Господу! Благодаренье Господу!
-- Мы не... -- зашептал Ринго.
-- Тсс! -- прервал я его. Потому что без слов стало ясно, и стало возможно дышать наконец, и мы задышали. -И потому, наверно, не услышали, как вошел тот, второй, -- Лувиния нам описала его после, -- полковник с рыжей бородкой и твердым взглядом блестящих серых глаз; он взглянул на бабушку в кресле, на руку ее, прижатую к груди, и снял свою форменную шляпу. Но обратился он к сержанту:
-- Это что тут? Что происходит, Гаррисон?
-- Они сюда вбежали, -- сказал сержант. -- Я обыскиваю дом.
-- Так, -- сказал полковник. Не сердито -- просто холодно, властно и вежливо. -- А по чьему распоряжению?
-- Да кто-то из здешних стрелял по войскам Соединенных Штатов. Распорядился вот из этой штуки. -- И тут лязгнуло, стукнуло; Лувиния после сказала, что он потряс ружьем и резко опустил приклад на пол.
-- И свалил одну лошадь, -- сказал полковник.
-- Строевую собственность Соединенных Штатов. Я сам слышал, генерал сказал, что были бы кони, а конники найдутся. А тут едем по дороге мирно, никого пока еще не трогаем, а эти двое чертенят... Лучшего коня в армии; весь полк на него поставил...
-- Так, -- сказал полковник. -- Ясно. Ну и что? Нашли вы их?
-- Нет еще. Эти мятежники прячутся юрко, как крысы. Она говорит, здесь вообще детей нету.
-- Так, -- сказал полковник.
Лувиния после рассказывала, как он впервые оглядел тут бабушку. Взгляд его спустился с бабушкиного лица на широко раскинутый подол платья, и целую минуту смотрел он на этот подол, а затем поднял опять глаза. И бабушка встретила его взгляд своим -- и продолжала лгать, глядя в глаза ему.
-- Прикажете так понимать, сударыня, что в доме и при доме нет детей?
-- Детей нет, сударь, -- отвечала бабушка.
Лувиния рассказывала -- он повернулся к сержанту.
-- Здесь нет детей, сержант. Очевидно, стреляли не здешние. Соберите людей -- и по коням.
-- Но, полковник, мы же видели, сюда вбежало двое мальчуганов! Мы все их видели!
-- Вы ведь слышали, как эта леди только что заверила, что в доме нет детей.