Мы говорили о чем-то другом, и достаточно хорошо поняли друг друга.
-- Что ж, друзья, теперь будем слушать музыку... -- Ольга Ивановна принялась убирать свой гербарий в папку. -- А вы умничка, -- милостиво сообщила она мне.
Я оглянуться не успела, как они окружили меня и взяли в плен, превратив в полномочного представителя и посла своей маленькой державы, опутали густой сетью подробностей быта, которыми, не будь их, можно было бы пренебречь: не заводить никакого хозяйства, жить налегке и натощак... Слепые незаметно для моего зрячего глаза заманили меня на свою территорию, вытряхнули мою косметичку и, превратив ее в общий кошелек, ловко, как карманники, всучили ее мне обратно уже в качестве казны некоего теневого государства, призвав к порядку мою обычную расточительность и сделав из меня ревностного эконома, который обязан накормить ораву захребетников. Они не просто познакомили меня со своими спартанскими порядками, но потихоньку распространили их на мое существование. Прожив всю жизнь или большую часть своей жизни в тесных, назубок затверженных границах в пространстве, ползая по нему, как мухи вниз головой, подушечками пальцев, они сузили его и для меня и урезали меня во времени: стоило опоздать на их ужин, как они наперебой совали мне в руку свой будильник без стекла с голыми стрелками -- этим временем слепых, мчавшимся, словно автомобиль без ветрового стекла, сквозь бушевавшую вокруг жизнь, и я настолько уже была заморочена ими, что мне в голову не приходило щелкнуть выключателем в этих сумерках, где они передвигались бодро, будто обретшие зрение, вдвое бодрей оттого, что лишили его меня. Я научилась на ощупь определять на часах минуты опоздания и степень своей вины. Как опытные сатрапы, они знали: чтобы добиться от раба послушания, надо вызвать в нем чувство вины.
Случалось, я предупреждала их, что сегодня вечером приглашена в гости и пусть они ужинают без меня. Коварное молчание следовало в ответ. Я начинала дергаться, как стрелка на их часах.
-- Вы что, без меня бутербродов себе сделать не можете? Чайник не сумеете поставить?
Из потемок тянулись один за другим лицемерные голоса:
-- Ножи острые, ты их отдала наточить, и теперь они как бритва, -канючил Женя, самый открытый и общительный из них.
-- Я позавчера поскользнулся на кухне на картофельных очистках, чуть не упал, -- несчастным голосом сообщал Теймураз, поправляя свои бесполезные очки, помогающие ему только днем.
-- А каково было б упасть с горячим чайником? -- ехидно сочувствовал ему зануда Заур.
-- Но ты иди, иди, мы как-нибудь обойдемся... -- плачущим голосом заключал Коста, зная наперед, что этой картины не снести моей совести: слепые, да еще и голодные.
Я отправлялась в гости. Но как только начинало темнеть, я всякую минуту, как Золушка, поглядывала на стрелку нормальных человеческих часов. Единственное темное окно их комнаты посреди нашего пятиэтажного, ярко освещенного по вечерам общежития притягивало меня. Глубокая, двойная ночь за их окном, и они, ютящиеся по ее углам на своих кроватях, как на утлых суденышках посреди бушующей тьмы, -- голодные. Я вдруг вскакивала и без объяснения причин бежала в общежитие, мчалась через мост, заполненный гуляющей молодежью, увертываясь от протянутых рук заигрывающих парней, уже отыскивая взглядом это темное, ущербное посреди общего праздника света и молодости окно, за которым притаились, поджидая меня, мои слепые товарищи, чутко прислушиваясь к шагам в коридоре, и не успевала я войти, как они язвительно совали мне под нос будильник и с хорошо разыгранной обидой в голосе заявляли, что масло у них давно кончилось...
-- Не давно, а сегодня утром, -- огрызалась я, -- а вот деньги у меня действительно кончились.
-- Да-а? -- деланно удивлялись слепые. -- А вроде как два дня назад скидывались...
Потихоньку накаляясь, я начинала отчитываться в каждой истраченной копейке. Казалось, они с удовольствием слушали, как напитывается обидой мой голос. Они ясно слышали в нем трещинку сомнения: может, я и вправду не слишком рачительно использовала доверенную мне сумму? Этого они и добивались -- сомнения, легкой утраты почвы у меня под ногами, зябкого смущения. С наслаждением впитав это своими чуткими ушами, они свешивали ноги с кроватей и доставали из тумбочек и сумок свои кошельки...
Странное чувство охватывало меня, отвлеченное от происходившего вокруг: мне начинало казаться, словно сейчас слепые вместо бумажных купюр с портретом вождя положат мне в ладонь ракушки, как имеющую хождение в их теневом государстве валюту, и я отправлюсь с ними в магазин, твердо уверовав в ее конвертируемость, и там, при свете дня, мне сообщат, что зимбе и каури уже несколько веков как не в ходу, тем более на нашем континенте, и я стану извиняться, просить, чтобы мне отпустили хотя бы пачку маргарина, объяснять, что ошибка произошла из-за того, что в той комнате, где мне их всучили, никогда не восходит солнце, словно там живет вконец обнищавшая семья с наглухо заколоченными для тепла окнами. Я там давно живу на ощупь, но передвигаюсь не так уверенно, как они, -- все время боюсь, что меня ненароком опрокинут вместе со стулом или попадут пальцем в глаз, они ни в чем не хотят пойти мне навстречу, делают вид, что свет никому не нужен, хотя он нужен мне, командуют мною как хотят и сводят со мною счеты за то, что при свете дня я ими командую...
Чем больше они навьючивали на меня обязанностей, тем меньше я ощущала свою зависимость, такой вот почему-то возникал эффект. Может быть, в этом воплотилась моя давняя мечта о бесплотности своего существования среди других физических тел, без остатка втягивающих в свои отношения и напластования смыслов. Нетрудно быть голосом, еще не проявленной в мире душой, залетающей в избранное пространство, но стоило пересечь сумеречную полосу невесомости и оказаться в компании зрячих, как я начинала чувствовать тяжесть собственного тела, все время идущего ко дну. Тело по одежке встречают. А по уму провожают подальше. Должно быть, книги, прочитанные мною, запутали меня. Я перепутала реальное, медленно, но верно текущее время с концертированным, сжатым в партитуру, почти взрывоопасным музыкальным временем, которое стремительно, как кометы, пересекает судьбы оперных героев. Я озиралась вокруг себя: где они, герои, где романтические встречи, роковые несовпадения, бури страстей, ускоряющие вращение человечьей планеты. Я пыталась догнать эти доблестные тени, уносившиеся в высокие слои атмосферы, как Паоло и Франческа, не щадя себя завязывала знакомства с людьми, судьбы которых, как мне казалось, чреваты огромными потрясениями, взрывом новых, чистых сюжетов, бескомпромиссных эмоций, но проходило время, и люди, и созданные ими легенды покрывались толстой пылью повседневности, на которой удобно было пальцем выводить приговор: не то, не то... К их чувствам все время что-то примешивалось: то нужда в жилплощади, то какая-нибудь больная родственница, то еще что-нибудь, оттягивающее чистый состав страсти и пополняющее окружающий мир суррогатом, -- ржавчина сегодняшних проблем до корня разъедала саму вечность. Придя однажды на день рождения к другу, я подарила ему бутылку коньяка, который мы решили распить ровно через десять лет; и меня больно поразило, что друг на следующий же день опустошил бутылку, сократив время нашей дружбы. Я сочувствовала одной влюбленной паре, которая соединилась против воли родителей, отказавших им в благословении и лишивших своей поддержки.