ЗОЯ. Особенно коридор, помните? С тупиком. Мне всегда казалось, что там кто-то стоит. Хотя, конечно, никого не было.
КЛИМОВ. Однажды – было.
ЗОЯ (живо). Где? В углу? Когда ты меня первый раз привел познакомить с ребятами?
КЛИМОВ. Нет, много позже. На другой день после того, как нас вызывали в военкомат… Если ты помнишь, я должен был на несколько дней слетать в Муром, к родителям. Мы договорились, что ты не будешь меня провожать, чтобы одной не возвращаться из Быкова. Самолет был в двенадцать дня, потом отложили до двух, потом еще. А потом вообще перенесли на утро. Когда я вернулся домой, было часов десять вечера. Света в наших окнах не было. Потом вдруг зажегся. Я подумал, что кто-то из ребят пришел передо мной. Но в коридоре неожиданно услышал твой голос. Ты сказала: «Отвернись». И засмеялась… Минут через десять вы с Анатолием вышли… Меня сейчас интересует, пожалуй, только одно. Что было бы, если бы мой рейс не отложили? Ты бы сдержала слово и уехала бы со мной на Урал?
Пауза.
ШМЕЛЕВ. Что, собственно, сообщает прелесть нашим будням? Да такие вот маленькие неожиданности!
ЗОЯ (мужу). Вопрос – тебе.
ДРОЗДОВ. Я должен отвечать?
КЛИМОВ. Нет, если тебе это неприятно. Интерес мой, как ты сам понимаешь, чисто академический.
ЗОЯ. Но послушать было бы любопытно.
ДРОЗДОВ. Знаешь, Юрка, я рад, что все это для тебя уже там, в прошлом. Я говорил Зое… когда у нас все случилось… Давай скажем ему – всё, прямо. Нельзя, защита диплома впереди, это выбьет его из колеи. Тебя. Что так вышло – может, и к лучшему? Это избавило нас от тяжелого объяснения. Верней, отсрочило его на пятнадцать лет.
ШМЕЛЕВ. А через пятнадцать лет все это уже не имеет никакого значения! Спросим себя: что всё? Дружба? Верность? Любовь? О время, пожирающее наши души!..
КЛИМОВ. Мне очень не хватало вас все эти годы. (Зое.) Твоей теплоты. (Шмелеву.) Твоего цинизма, сдирающего фальшь со всего фальшивого, как ржавчину шкуркой. (Дроздову.) Твоего умения не разбрасываться по мелочам. Твоей брезгливости ко лжи, неумения и нежелания врать. И поэтому, когда вы начали подсовывать мне версию про взрыватели, я сначала даже обиделся. А потом взбеленился.
ДРОЗДОВ. Это было не слишком удачно придумано. Но у нас не было времени. А эта версия всех устраивала.
КЛИМОВ. В смысле – не имела бы никаких последствий?
ШМЕЛЕВ. Никаких?! О чем ты говоришь? Огромные! Были бы внесены изменения в инструкцию по хранению взрывателей! В инструкцию – это что, шутки?
КЛИМОВ. Ребята… Я пришел к вам за помощью. Объясните мне, зачем нужна правда? Для меня это никогда не было вопросом. Правда – это правда. И всё. Но вот три дня я в вашем городе, и все начинает расплываться. Как в тумане! Я вроде бы не совсем идиот и свалился к вам не с луны. Я могу понять, почему никому в городе правда не выгодна. Ни вам, руководителям стройки, ни представителю главка. Ни даже рабочим. Как им кажется. Не в этом дело. Главное в другом. Я вдруг ловлю себя на мысли, что и мне-то она не нужна. В самом деле – зачем мне правда? Почему я должен ее добиваться, ссориться с хорошими людьми, вносить драмы в их жизнь? Я задаю себе этот вопрос, и не нахожу ответа!.. Что происходит, ребята? Что-то в нашей жизни не так? Или в нас самих?
Пауза.
ДРОЗДОВ. Знаешь, Юрка… Ты будешь смеяться, но и нам тебя не хватало. Я даже не могу сказать точно – чего. Твоей доверчивости? Веры в то, что твои друзья лучшие на свете люди? Что правда это правда, и этим сказано всё?
ЗОЯ. Порядочности. Обыкновенной порядочности.
ШМЕЛЕВ. Пожалуй, я промолчу.
КЛИМОВ. Почему?
ШМЕЛЕВ. Потому что я единственный в городе человек, которому правда выгодна. Объясняю. Дроздова снимают, ставят меня. Потому что я единственный человек, который сможет обеспечить пуск рудника в намеченный срок.
Любой другой человек для начала потребует полностью изменить условия проходки и сам принцип обеспечения попутной рудой плавильных цехов комбината. А это время. И очень немалое.
КЛИМОВ. Так и есть?
ДРОЗДОВ. Да.
ШМЕЛЕВ. Это не всё. Как мы выяснили, правда мне выгодна. Но и неправда мне тоже выгодна. Ничуть не меньше. Дроздову дают возможность достроить «Маяк» и всё, он в порядке. И в каком! Я никогда не поверю, что он способен забыть человека, который если не слишком-то помогал, то хотя бы развлекал его в трудные минуты жизни. То есть, меня.
ДРОЗДОВ. Не прибедняйся. И помогал. И голову подставлял, не раздумывая. Без шведского горного оборудования, которые ты увел из-под носа «Печенганикеля», мы бы черта с два выскочили.
КЛИМОВ. Это то, за что тебя сняли приказом министра?
ШМЕЛЕВ. Рубцы гусара украшают.
ДРОЗДОВ. Это входило в правила игры. Нужно же было отреагировать. И Венгеров, кстати, это прекрасно знал.
КЛИМОВ. Не понял. Он знал, что Шмелев хочет увести оборудование?
ДРОЗДОВ. Нет, конечно. Но когда узнал, что караван взял курс к нам, сразу сообразил что к чему. И не повернул караван. Хотя сделать это было проще простого.
КЛИМОВ. Послушайте, ребята… Вы же как-то очень здорово, дружно живете!
ШМЕЛЕВ. Жили. Пока не появился ты.
КЛИМОВ. Значит, дело во мне?
ДРОЗДОВ. Боюсь, что да. Будь на твоем месте любой другой человек… обычный технический эксперт… все вопросы были бы давно сняты. А ты к нам на голову свалился именно как с луны. Из какой-то другой жизни.
КЛИМОВ. Что ты этим хочешь сказать? Что другого человека вы бы обманули, запугали, заставили?
ШМЕЛЕВ. За кого ты нас принимаешь? Он просто сразу бы всё понял. Сам. «Запугали», «заставили»! Слова-то какие… итальянские. Как будто у нас тут мафия, честное слово. Даже обидно!
ДРОЗДОВ. Сколько стоит твой китель?
КЛИМОВ. Не могу точно сказать.
ДРОЗДОВ. А обед на службе?
КЛИМОВ. Копеек шестьдесят. Или семьдесят. Не знаю.
ДРОЗДОВ. В этом и заключается разница между нами. Мы точно знаем, сколько стоит наша одежда. До рубля. И обед. До копейки. И каждый кусок хлеба. Потому что деньги мы зарабатываем сами. Для себя. Но и для тебя тоже. Я не побоюсь повторить: когда мы приехали сюда, здесь была кучка беленых бараков, времянок, люди не жили, а выживали. Сейчас – город, лучший в наших широтах. И построили его мы!
Климов подходит к пианино, трогает клавишу. Возникает одинокий, как бы сиротский звук.
ДРОЗДОВ. Ну, играй! Что же ты?
КЛИМОВ. Не умею. Всю жизнь мечтал научиться, но так и не получилось.
ДРОЗДОВ (Шмелеву). Тогда ты!
ШМЕЛЕВ. Ты же все равно не замолчишь. Даже если бы начал играть сам Рихтер.
ДРОЗДОВ. А тогда помалкивайте! И комбинат построили тоже мы! И крупнейший на севере рудник! Вот оправдание нашей жизни. В том числе и наших ошибок. Каких? Разных. Были, иначе нельзя. Но главное все-таки – итог. А итог (показывает на окно) – вот!.. (Помолчав.) У меня нет претензий к тебе. Но ты ничего в нашей жизни не понимаешь. И не нужно тебе понимать. Занимайся своим делом. А нам оставь разбираться в наших делах.
ШМЕЛЕВ (поднимает рюмку). За дружбу!
КЛИМОВ. Наверное, ты прав. За всю свою жизнь я не заработал – для всех – ни копейки. Только тратил. Огромные деньги. Чем я, собственно, занимаюсь? Создаю взрывчатку. Испытываю ее. Потом ею снаряжают снаряды и бомбы. Определенное время они хранятся в арсеналах. Потом их списывают. А я тем временем создаю новую взрывчатку, более совершенную, чтобы и ее через какое-то время списать… Но знаете, почему у меня никогда не возникало сомнений в нужности моего дела? Потому что я всегда знал, что за спиной у меня жизнь, которая стоит того, чтобы ее защищать. Что в основе ее – правда и доброта. А на самом деле не так? В основе – выгода, ложь? Удобство? Корректность межведомственных отношений? Просто неверие в то, что человеком могут двигать не рвачество, а какие-то другие побуждения?.