Достоверность его не интересовала, и курдский платок, повязанный на голове грузинской княжны, отлично уживался с туркменским тюльпеком, поверх которого была накинута узбекская паранджа задом наперед, а сбоку висела кисть, которой обычно подхватывают портьеры в буржуазных гостиных... По этим костюмам вы всегда узнаете его фильм, даже если это будет всего один кадр. Это не поэтический, не интеллектуальный, не абсурдистский и тем более не реалистический кинематограф, это -- "кинематограф Параджанова".
Однажды в перерыве между съемками я спросил его, что им движет, есть ли какая-то закономерность в том, что он снимает этот эпизод так, а не эдак? Он ответил поразительно: "Мной всю жизнь движет зависть. В молодости я завидовал красивым -- и стал обаятельным, я завидовал умным -- и стал неожиданным". Конечно, это была зависть особого, параджановского толка.
Как он снимал? Определенного метода не было, и мы никогда не знали, что нас ждет. Вот случай на съемках "Легенды о Сурамской крепости", эпизод "Базар в Стамбуле". Сережа утверждал, что это XIV век, хотя совершенно непонятно, какой это век и Стамбул ли это вообще. Вся группа по различным причинам не разговаривает с Параджановым: сопостановщик Додо Абашидзе за то, что застал Сережу за поеданием осетрины в одиночестве. Директор потому, что Параджанов написал на него шесть доносов. Я -- потому, что Сережа меня обвинил: "Ты не уследил, и агенты ЦРУ украли у меня паспорт!" Художник Алик Джаншиев -- потому, что упал с декораций человек и Сережа потребовал: "Джаншиева надо честно посадить в тюрьму". Оператор Юрий Клименко с ним не разговаривал потому, что не понимал, как можно "честно посадить в тюрьму". Словом, все, кроме куратора студии Мананы Бараташвили, которая все Параджанову прощала и звала его "пупусь". Так вот, мы все с ним в ссоре, и нужно сделать так, чтобы он ни к чему не смог придраться. А мы готовим чудовищный по освоению объект. Нужно было одеть четыреста человек массовки, двенадцать героев, пригнать восемь белых и восемь черных лошадей, четырех верблюдов, шесть ишаков, двух мулов, обнаженных невольниц и подготовить весь реквизит. Труднее всего было с Додо Абашидзе, который играл эпизод. За его большой рост Сережа звал его Эльбрусом, на него ничего не налезало, и он снимался весь фильм в спортивных штанах с надписью "Adidas" (где-то в фильме это даже мелькает.) Сшить новые было нельзя, потому что Параджанов требовал штаны именно XIV века, а никто не знал, какие тогда были штаны. В том числе и сам Сережа. Историческая скрупулезность отнюдь не была сильной стороной его творчества, он мог нацепить на героя две серьги, и когда ему замечали, что мусульмане носят серьгу лишь в одном ухе, он парировал: "А я повешу ему вторую и возьму шестнадцать международных премий за красоту!" Так вот, Сережа заявил нам: "Я приду в два часа, и чтобы все было на месте!" Появляется за пятнадцать минут до начала, садится, как всегда, на стуле задом наперед:
-- Ну что, бездари, объект готов?
-- Готов.
-- Где четыреста человек массовки?
-- Вот. И еще резерв пятьдесят.
-- Все одеты? А ну иди сюда, грим проверю!
-- И грим есть!
-- Где сто штук лимонов?
-- Вот они.
-- Где китайские вазы, ковры, оружие?
-- Все на месте!
-- Где Эльбрус?
-- Здесь я!
И оператор Клименко говорит, что все готово. Это совершенно добило Сережу, но он не сдавался:
-- А где лошади и верблюды?
-- Вон они.
-- А где фураж для скота?
-- Вот сено, вот овес. Он ехидно прищурился:
-- А где человек, что будет за скотом убирать навоз? Выходит усатый дворник:
-- Я буду!
-- Видишь, пупусь, все готово! Можно начинать.
-- Так, значит, все сделали? Ну и снимайте сами, зачем я вам нужен?!
И ушел с площадки. Обиделся: мы не оставили ему процесса творчества. На другой день не было массовки, Эльбрус был не одет, операторы не готовы. Был час крику-визгу, но съемку провели, и все разошлись довольными.
А если вспомнить, как он выбирал актеров, то я не знаю, найдется ли на земле еще такой режиссер. Только один пример -- как он искал исполнителя роли волынщика для "Сурамской крепости". Сережа говорит мне: "На завтрашнюю съемку на роль волынщика надо пригласить Отара Мегвинетухуцеси". Я послал записку. Возвращается трясущийся от ужаса второй режиссер Хута Гогиладзе и говорит: "Шура, я не знаю, как сказать это Сереже... Отар попросил сценарий!!!" Я тоже не взялся говорить такое: Параджанов никогда в жизни не давал актерам читать сценарий. Хута продолжает: "Мало того. Отар спросил, как Параджанов видит эту роль". Тут я понял, что скандал неминуем: "Ладно, я скажу ему сам, но ты стой рядом, как гонец".
-- Сережа, у нас накладка с Отаром.
-- Он заболел?
-- Хуже. Он спрашивает сценарий. И концепцию роли.
-- Он что, идиот? Я его снимать не буду. Отбой. Вызови Тенгиза Оквадзе, я придумал, я же гений.
-- Сережа, он был хорош в "Киевских фресках" -- молодой, красивый. А сейчас... и потом... он выпивает...
-- Ты, бездарь! У меня двадцать девять медалей за вкус, я лучше тебя знаю, кого снимать.
Он кричит, ходит возбужденный, все перевешивает и переставляет, все ему не так. Минут через двадцать заявляет:
-- Слушай, я вспомнил. Этот Оквадзе какой-то кишмиш. Он что-то мне разонравился. Наверно, надо снимать Отара Маридзе, как ты думаешь?
-- По-моему, Отар хороший актер, но декоративный, не для этой роли и вообще не твой актер. У нас крупные планы, а он манерный, зачем это тебе?
-- Ты бездарь, у меня тридцать одна медаль за вкус! И ты будешь меня учить?
Скандад, Сережа орет, что-то ломает. И я смиряюсь:
-- Ладно, снимай Отара, снимай кого хочешь. Что ты со мной советуешься?
Наутро говорит: "Я придумал гениальную вещь. Я снимаю Рамаза Чхиквадзе в костюме Аздака из спектакля Стуруа". А у Додо Абашидзе свои счеты с Театром Руставели. И он начинает нависать над Параджановым. Огромный человек в 160 килограммов, в прошлом "гремучий хулиган", как говорили в Тбилиси:
-- Кого?! Да как можно искать актеров среди этих убийц грузинского театра?!
А я думаю, что у него сейчас будет инфаркт, у Сережи тоже, они оба диабетики и очень тучные шестидесятилетние люди. И Параджанов, спрятавшись за меня, спрашивает:
-- А что, я тебя буду снимать, что ли?
-- Лучше меня, чем этих негодяев!
-- Да? А ну, сделай так!
И Сережа показал как. Додо сделал.
-- А ну, скажи что-нибудь.
И Додо вдруг начал петь каким-то странным голосом старую грузинскую песню волынщика. Сережа вышел из-за моей спины и, присев, снизу взглянул на него. "Все! Никого не вызывать! Снимаем Додо Абашидзе!" Вот так был выбран актер. Анекдот?
Нет. Кто бы ни приехал завтра на съемочную площадку -- вы, Инна, ваши соседи -- уверяю вас, он всех одел бы и поставил в кадр".
Говорили с ним о кино
Время от времени мы, естественно, говорили с ним о кино, и в моих записях есть несколько его суждений: "После обеда смотрели на видео "Кабаре". Картина Сереже очень понравилась, но -- странное дело -- он внимательно следил за сюжетом, а все номера с Лайзой Минелли, все это кабаре его совершенно не заинтересовало. Он выходил, разговаривал и откровенно скучал. Вчера С. смотрел "Амадей" и вернулся злой. В целом он против версии Формана, считает картину слабой, легкомысленной. "Форман увлекается перерезанными венами Сальери и шляпами жены Моцарта". Вместо Моцарта Хлестаков, мол. Красивые интерьеры, шкафы, кареты и костюмы. Считает, что Пушкин вошел в нашу плоть и кровь и надо делать по Пушкину. Я возражал, но это было ни к чему: раз уж Форман его не убедил... Он, вообще, не спорит, а молчит.
-- Знаешь, как надо было снять пролог к фильму? Моцарт и Сальери в детстве дружили, и однажды они...
-- Но Моцарт еще не родился, когда Сальери был мальчиком!
-- Кого это интересует? Слушай.