В 1942 году Михаил Федорович был тяжело ранен, с 1945 года демобилизован по болезни. Он вернулся в Ленинградский онкологический институт и одновременно, с 1945 года до 1950 года, заведовал кафедрой патологической анатомии ГИДУВа им. С. М. Кирова. В 1946 году - Михаил Федорович избирается членом-корреспондентом АМН СССР, а с 1960 года - действительным членом.
11 ноября 1967 года Михаила Федоровича не стало.
...О Михаиле Федоровиче Глазунове писать и легко, и трудно. Легко потому, что плоды его научной деятельности реальны и ощутимы, известны и признаны. Трудно - ибо как человек и как ученый он был необычайно своеобразен и ярок. Его облик не укладывается в рамки схематизированных привычных определений".
И в заключение хотелось бы привести несколько строк из его некролога, опубликованного в журнале "Вопросы онкологии":
"В кратком изложении невозможно перечислить все вопросы, которые были предметом исследований М. Ф. Глазунова. Им написано более 70 научных трудов, причем 25 из них опубликованы в различных иностранных медицинских журналах...
Ценнейший многолетний труд М. Ф. Глазунова, изложенный им в единственной в своем роде монографии "Опухоли яичников", изданной дважды, является сегодня библиографической редкостью. Эта книга пользуется заслуженной популярностью не только среди специалистов-онкогинекологов, но и широкой массы научных сотрудников и врачей.
Его авторитет в этих вопросах настолько велик, что когда во Всемирной Организации Здравоохранения назрела необходимость в организации специального Международного центра по изучению опухолей яичников, то выбор пал именно на М. Ф. Глазунова, который и возглавил этот центр, организованный на базе его лаборатории.
...М. Ф. Глазунов активно участвовал в подготовке кадров, под его руководством защищено около 20 кандидатских и докторских диссертаций...
Глубина научных интересов, огромные и разносторонние знания, строгая объективность в оценке научных данных, высокая требовательность к себе и ученикам, принципиальность при решении возникающих вопросов - характерные черты М. Ф. Глазунова. Советская наука понесла тяжелую утрату, лишилась крупного ученого, а сотрудники и друзья - прекрасного товарища, благороднейшего и любимого человека, память о котором сохранится на долгие, долгие годы".
Мир праху твоему, дорогой дядя Миша!
* * *
После смерти дяди Миши его жена Ксения Евгеньевна Глазунова передала мне конверт с моими письмами разных лет, сказав: "Тебя очень любил дядя Миша, очень гордился тобой и верил в тебя".
Я с грустью смотрел на опустевшую анфиладу комнат - пустые стены, пустые шкафы. Стояли картины, упакованные для отправки, согласно воле дяди, в Саратовский музей. На душе у меня была тоска. Я ощущал всем сердцем, как переворачивается еще одна страница моей жизни, уносятся в безжалостную Лету деяния и судьбы людей. Бывая в моем родном городе и проходя мимо Летнего сада, выходя на набережную Кутузова, я дохожу до дома номер 12, где жил Михаил Федорович Глазунов. Через державную мощь Невы смотрю на здание Военно-медицинской академии, где я несколько раз бывал у дяди. В сумеречном небе с криками носятся чайки, волны бьются о гранит набережной города святого Петра, и водяная пыль разбушевавшейся Невы обдает меня, словно слезами. Когда я перечитываю мои письма к дяде, я вспоминаю давние суровые дни, согретые его теплом и заботой. Последнее письмо из тех, которые я приведу здесь, написано моей женой Ниной Виноградовой-Бенуа в 1967 году, когда мы с ней уже жили в Москве.
"15 марта 1952 года
Дорогой дядя Миша!
Я очень хочу тебя поблагодарить за то, что ты даешь мне возможность учиться спокойно, не думая о халтуре, заработке и т. п. вещах, которые бы меня дергали и направляли ход мыслей и занятий по другому руслу, что, может быть, еще более раздробило меня.
Пусть это будет лишним стимулом мне работать с чувством большей ответственности перед самим собою, перед совестью, перед людьми. Может быть, из моей способности и разовьется что-нибудь хорошее, нужное всем - это одно и заставляет меня думать и принимать твою помощь, хоть я и самого низкого мнения о своих возможностях и способностях к порядку и надежности, столь нужным в искусстве.
Крепко целую тебя, твой И.
9 сентября 1955 года
Ты меня, очевидно, совсем забыл? А я - нет, помню... но ждал более интересных событий, о которых можно было написать тебе. Событий же не было, нет и сейчас, но Нина едет, и к этому времени, я думаю, что-нибудь произойдет.
Я в это лето решил работать только над темой моего диплома и посторонними вещами (пейзажи, просто портреты) не заниматься.
Рисовал солдат, старуху одну хорошую. Но главное - это то, что я видел.
Сибирь - это сказочный край, удивительный край! Могучий, дикий и русский. Я очарован им, людьми и всем, что вижу здесь.
Был в Хакасии - это Рерих, красота несказанная. Прямо слов нет.
Написал эскиз "Юность Чингиза" - это сердце Золотой орды. Приеду в первых числах октября и все расскажу.
Умирал от голода, но в 5 дней заработал 1500 рублей. Благодаря чему и живу с женой, а то приехал с двумястами рублей в незнакомые места - Красноярск.
Сделал копию (с репродукции "Ленин с детьми" - забыл имя художника). Здесь работу достать легко в сравнении с Ленинградом, где за 250 рублей высосут всю кровь. Копия вышла намного лучше оригинала - как я это установил, спроси Нину. В общем, пока больше в голове, чем на бумаге... Извини за письмо карандашом чернил нет.
Я тебя помню и люблю. Целую крепко. Твой Илья...
Привет нижайший т. Ксене..."
А вот мое письмо после первой выставки в ЦДРИ. Получив после нее тройку за диплом и назначение в г. Иванове учителем черчения, я за ненадобностью в этом городе жил в Москве, борясь за существование под обстрелом официальной критики и властей, видевших во мне заклятого врага соцреализма. Об этом я напишу в специальной главе.
"17 февраля 1957 года
Дорогой дядя Миша!
Для меня твое холодное лаконичное письмо было большой радостью. Потому что я всегда тебя помню и люблю. Зная о твоей болезни, был в лице Нины у тебя и осведомлен о твоем состоянии.
Мне писать нечего - живу почти как питекантроп - все зависит от успеха охоты. Живу в пещере 6 кв. метров. Спим на полу. Это огромное счастье, что есть пещера. Воду носим с этажа ниже нас. Комнату дал один приятель - "пока живите". "Пока" длится 3 месяца.
Государство от меня отказалось - ни одного заказа, ни рубля. Живу охотой портретами частных лиц и долгами. Хожу в чужом пиджаке. Пишу это сейчас потому, что хочу тебе нарисовать картину моей жизни...
На фронте я был бы генералом за выдержку и проведенные рейды в тыл врага. Но для меня важно другое, как и для каждого солдата, - хожу живой. Пока не умер.
Художники меня люто ненавидят. Раньше лазили с Ниной через 5-метровый забор в общежитие Университета. Спали там на полу. Потом сорвался с забора было очень холодно и дул ветер - ходил 2 недели с повязкой, не мог даже рисовать. Теперь есть очень хорошая пещера. И несколько друзей...
Все, что я делаю, рубится начальством (плакаты, книги и т. п.) потому, что я Глазунов. (Меня 10 лет не принимали в Союз художников. Травля велась умело и продуманно. "Такого художника нет и не будет!" - сказали мне в Главизо Министерства культуры СССР. - И. Г.) Но я очень счастлив, все хорошо. Должны даже прописать на один год. Прошу тебя всем говорить, что я живу хорошо. В том числе Нининым родным.
Спасибо за воспоминание обо мне...
Любящий тебя Илья Глазунов.
Москва.
23 февраля 1967 года
Дорогой дядя Миша!
Я пишу тебе из Владивостока - завтра уезжаю во Вьетнам спецкором "Комсомольской правды".