- Не стоишь ты сам того, чтоб нам из-за тебя на нашу душу твою душонку брать. Черт с гобой! Ложись на травку. Выпорем как следует - и развязка на первый случай! Скидывай свою амуницию! А ежели глупостей своих напредки не оставишь, тогда уж не прогневайся: обязательно повесим, где бы ты ни был!
Уже свечерело, когда Услышинов прибежал к старшине, потеряв дорогой фуражку.
- Заседатель повешен! - кричал он и плакал и, задыхаясь, едва мог передать о случившемся.
Когда миновало первое впечатление и старшина собрался с мыслями, то перекрестился и вымолвил: - Ну, вечная ему память...
Потом он вздохнул и в раздумье добавил: - Да и то сказать - не жилец он был здесь!
А еще позднее, когда путь уже освещала луна, добрался кое-как до дома и Волынцев, без ружья, без охотничьих доспехов и без тужурки, опираясь на палку Услышинова.
Никогда и никому он не рассказывал о том, что с ним было. Несколько дней он даже избегал встречаться с людьми и не мог свободно ни садиться на стул, ни вставать со стула.
Стал он мрачен и молчалив. Даже Услышинов на свои сочувственные вопросы не получал ответа.
Когда пришла, наконец, телеграмма с разрешением отъезда в Россию и когда Волынцев сидел уже в тарантасе, окруженный чемоданами, с двумя револьверами за поясом и с вооруженным стражником при ямщике, он, подавая руку писарю, сказал ему на прощанье, как всегда загадочно:
- Обо мне вы здесь еще, надеюсь, услышите, черт возьми!!
А когда тройка мчалась уже по безлюдной дороге мимо того леса, где Волынцев недавно охотился, он приподнялся в своем тарантасе, презрительно сощурил глаза, вынул из кобуры револьвер и два раза выстрелил в лес.
Эхо ответило ему из леса громкими раскатами, а встревоженные кони помчались вскачь.
1894