Заманили врага поглыбже в Россию и здесь его, суку, истребляем беспощадно. Во, сводка за второе декабря: "В течение ночи на второе декабря в районе Сталинграда и на Центральном фронте наши войска продолжали наступление на прежних направлениях. В районе Сталинграда наши войска вели огневой бой и отражали атаки мелких групп противника. В заводской части города артиллерийским огнем разрушено девять немецких дзотов и блиндажей, подавлен огонь двух артиллерийских и четырех минометных батарей. На южной окраине города минометным огнем рассеяно скопление пехоты противника. Северо-западней Сталинграда наши войска вели наступление на левом берегу Дона. Бойцы энской части атаковали с фронта немцев, оборонявшихся в укрепленном населенном пункте. В это же время другие наши подразделения обошли противника с фланга. Под угрозой окружения гитлеровцы в беспорядке отступили, оставив на поле боя триста трупов, большое количество вооружения и различного военного имущества. На другом участке артиллеристы под командованием тов. Дубровского уничтожили девятнадцать немецких дзотов и блиндажей и подавили огонь трех артиллерийских батарей противника. Наши летчики за первое декабря сбили в воздушных боях семь и уничтожили на аэродромах двадцать немецких самолетов. Юго-западнее Сталинграда наши войска закреплялись на достигнутых рубежах". А вот тут же, в газете "Правда", вечерняя сводка за второе декабря: "Частями нашей авиации на различных участках фронта уничтожено и подбито двадцать немецких танков, до ста пятидесяти автомашин с войсками и различными грузами..."
-- Шиш с ними, с грузами. Давай про бой.
-- Есть про бой! "В заводском районе Сталинграда наши войска вели огневой бой и разведку противника, артиллеристы энской части разбили три вражеских дзота, два блиндажа и подавили огонь трех батарей".
-- Эк мы их, сволочей, крушим!
-- Крушим, крушим! Заткнитесь, слушайте дальше. "На южной окраине города отбиты атаки мелких групп пехоты и танков. Уничтожено до роты немецкой пехоты. Юго-западней Сталинграда..."
-- Ну со Сталинградом все ясно -- крошим гада... Про другие фронта че пишут?
-- Че пишут? Че пишут?.. Два пишут, ноль в уме... Во! "Восточнее Великих Лук части энского соединения, отражая многочисленные атаки немцев, продвинулись вперед. Противник потерял убитыми свыше двух тысяч солдат и офицеров. Подбито девятнадцать немецких танков, захвачено двенадцать орудий, восемь танков, десять автомашин, четыре радиостанции..."
-- А котелков сколько?
-- Чего?
-- Котелков сколько захвачено?
-- Про котелки в другой раз сообщат. В этой "Правде" места не хватило.
-- А наши-то че, заговорены?
-- Само собой, заговорены, закопаны, зарыты. Все чисто, все гладко. Мы ж из породы...
-- Кончай трепаться, информатор тоже нашелся! Придет время, все, че надо, скажут, -- вмешивался в беседу Яшкин. -- У тя, Булдаков, язык как помело, и за это ты пойдешь дрова пилить.
-- Есть дрова пилить. Конешно, лучше бы чай пить. Но раз родина требует...
И Булдаков набирал команду на дрова, заставлял ребят ширыкать сырые сосны, и они добросовестно ширыкали, потому что промышлявший в это время Булдаков всем добытым поделится по-братски, честно, и вообще он пилить не должен, он не какой-то там чернорабочий, он... да лешак его знает, какой он, чей он, но что друг и брат всех угнетенных людей -- это уж точно.
"Стариков", оставшихся от прошлых маршевых рот и действовавших на молодую братву положительным примером, мало-помалу разобрали, взамен их помкомвзвода Яшкин привел целое отделение новичков, среди которых был уже дошедший до ручки, больной красноармеец Попцов, мочившийся под себя. По прибытии в казарму он сразу же залез на верхние нары, обосновался там, но ночью сверху потекло на спящих внизу ребят.
Новопоселенца стащили вниз, напинали, сунули носом на нижний ярус -- знай свое место, прудонь тут, сколько тебе захочется.
Увидев бедственное положение новобранца, Булдаков, повествовавший бойцам о ходовой своей жизни, в основном удалой и роскошной, о том, как он плавал по Енисею на "Марии Ульяновой", шухерил с пассажирками, был за пьянку списан на берег, однако не пропал и на берегу, наставлял воинство:
-- Требовайте! Обутку требовайте, лопоть, постелю, шибче требовайте. Союзом наступайте на их. Насчет строевой и прочей подготовки хера имя! Сами пущай по морозу босиком маршируют...
-- Сталин че говорил? -- подавал голос издалека Петька Мусиков, кадровый уже симулянт. -- Крепкай тыл... А тут че?
Коля Рындин робко, с уважением глядел на сотоварищей -- не боятся! Ни колодок, ни тюрьмы, ни Бога, а ведь они его одногодки, такие же, как он, человеки.
Заскорузлая военная мысль и житуха, ее практика и тактика от веку гибкими не бывали, все мерили по спущенному сверху параграфу и нормативу, не терпящему никаких отклонений, тем более обсуждений: есть устав, живи по нему, не вылезай, не рыпайся, и что, что у тебя ножищи, будто у слона, отросли -- блюди норму, держи ранжир. Когда старшина Шпатор петухом налетел на Булдакова, на Колю Рындина, новопоселенец первой роты Попцов, уже истаскавшийся но помойкам, оборвавшийся на дровах, измылившийся на мытье полов и выносе нечистот, перешел вдруг в наступление:
-- Босиком да нагишом никто... никака армия не имет права на улицу.
-- Это есть извод советского бойца! -- подхватил Булдаков и зашевелил ушами, начал закатывать глаза.
-- Сталину, однако, надо писать, -- снова издалека подал голос Петька Мусиков.
Старшина качал головой, глядя на синюшного парнишку Попцова с нехорошим отеком на лице, псиной воняющего, дрожащего от внезапной вспышки зла, от жизни, совсем его обессилившей, и выдохнул: "О Господи..."
Булдаков залез на нары, помог туда забраться Мусикову и Попцову, опершись на руки сыто лоснящейся рожей, вещал сверху:
-- Сохранение здоровья и боевого духа бойца советского для грядущих боев с ненавистным врагом социализьма есть наиважнейшая задача работников советского тыла, главный политический момент на сегодняшний день.
Совсем затосковал старшина Шпатор: не зря, ох не зря всучили данного вояку и не зря, ох не зря этот герой не ушел в другие роты -- там не напридуриваешься, там заставят минометную плиту таскать -- самый Булдакову подходящий предмет, и про себя постановил: он в лепешку разобьется, до Новосибирска пешком дойдет, на свои гроши купит делягам обмундирование, но уж тогда попомнят они его, не забудут до самого скончания века своего. В прошлую, империалисти- ческую войну фельдфебель Шпатор легче управлялся с солдатней, те в Бога веровали, постарше были, снабжали и одевали их как надо, а эти уж ни в Бога, ни в черта не веруют, да угроз не шибко-то боятся, живут -- хуже собак.
Старшина добился своего, в самом деле командирован был в Новосибирск и на каких-то центральных спецскладпх сыскал для удальцов-симулянтов обмундирование. Новое. Деваться некуда Булдакову и Коле Рындину. Вступили в строй. Правда, закаленный, старый филон Булдаков неустанно искал всяческие моменты и причины для увиливания от занятий: то у него насморк, то расстройство желудка, то мать давно не пишет, то припадок, то вдруг с утра пугает народ словами: "У бар бороды не бывает... у бар бороды не бывает..."
-- С-ссподи Сусе... С-ссподи Сусе... -- крестился Коля Рындин.
Но старшину Шпатора, перемогающего вторую мировую войну и перемогшего пять лет заключения, голой рукой не возьмешь.
-- Н-на занятия, н-на занятия! Мы и не таких артистов видывали, не с такими героями управлялись, памаш.