Тут Чегге и Чурм не выдержали, на глазах у них выступили слезы, Ронья тоже всплакнула.
— Думается мне, что танцам в замке Маттиса больше не бывать, — мрачно сказал Чегге.
Ронья взяла свою поклажу и перекинула ее через плечо.
— Скажите Лувис, пусть она не горюет и не боится за меня, что я живу в лесу. Она может найти меня, если захочет.
— А что сказать Маттису? — спросил Чурм.
— Ничего, — ответила Ронья, вздыхая.
Наступила ночь. Высоко в небе сияла луна. Ронья остановилась у лесного озера отдохнуть, посидела на камешке, прислушиваясь к тишине. В эту весеннюю ночь лес был полон тайн, колдовства и чудес, как в древние времена. Он таил в себе много опасностей, но Ронья их не страшилась.
«Только бы дикие виттры держались подальше, тогда мне нечего бояться, тогда лес для меня — дом родной, все равно что Маттисборген, — думала она. — Лес и всегда-то был мне домом, а теперь, когда другого дома у меня больше нет, он мне еще дороже».
На черной поверхности озера блестела узкая полоска лунного света. Она была очень красива, и Ронья радовалась, глядя на нее. Разве не удивительно, что можно радоваться и печалиться в одно и то же время? Она печалилась, думая о Маттисе и Лувис, и радовалась окружавшей ее волшебной, прекрасной, тихой весенней ночи.
Теперь она будет жить в этом лесу. Вместе с Бирком. Она вспомнила, что он ждет ее в Медвежьей пещере. Зачем же она сидит здесь и мечтает?
Она поднялась и взяла свою поклажу. Путь ей предстоял не близкий, ни тропинки, ни дороги туда не вели. И все же она знала, как туда идти. Так же, как знают звери. Как знают ниссе-толстогузки, тролли-болотники и серые карлики.
И так она шла спокойно по залитому лунным светом лесу между сосен и елей, ступая по мху и черничнику, мимо болот, поросших ароматным багульником, мимо черных омутов и бездонных трясин, карабкалась по поваленным деревьям, переходила вброд журчащие ручьи. Она шла по лесу напрямик к Медвежьей пещере.
Она видела, как на холме пляшут тролли-болотники. Пер Лысуха говорил ей, что они пляшут только лунными ночами. Она остановилась и стала украдкой смотреть на них. Странным был их танец. Они медленно и неуклюже кружились, бормоча что-то непонятное. Пер рассказывал, что это их весенняя песня. Он даже пытался сам петь, как тролли, бормоча что-то чудное. Но теперь она поняла, что его бормотание было вовсе не похоже на настоящую песню троллей-болотников. Их песня звучала как что-то древнее и печальное.
Вспомнив о Пере, она не могла не подумать о Маттисе и Лувис, и сердце у нее сжалось.
Но когда Ронья наконец подошла к пещере и увидела огонь у входа в нее, она забыла про отца и мать. Это Бирк разжег костер, чтобы они не замерзли прохладной весенней ночью. Костер пылал и светил так ярко, что был виден издалека, и Ронья вспомнила слова Маттиса: «Там, где очаг, там и дом!»
«А раз здесь горит огонь, — думала Ронья, — значит, это чей-то дом. Медвежья пещера будет мне домом!»
У входа в пещеру сидел Бирк и ел жаренное на костре мясо. Он надел на палочку кусок мяса и протянул ей.
— Я ждал тебя долго, — сказал он. — Ешь! А после споешь Волчью песнь.
11
Когда они улеглись на постели из еловых веток, Ронья начала было петь Бирку Волчью песнь. Но тут она вспомнила, как эту песнь пела Лувис ей и Маттису в ту пору, когда они еще жили в Маттисборгене, и сердце у нее сжалось так сильно, что она умолкла.
А Бирк уже начал засыпать. Весь день, ожидая Ронью, он чистил и мыл пещеру, которую медведи за время зимней спячки сильно запачкали.
Потом он натаскал туда из леса сухих дров и еловых веток. Устав за день, он быстро уснул.
Ронья не спала. В пещере было темно и холодно, но она не мерзла.
Бирк постелил на ее постель козью шкуру поверх еловых веток, а укрылась она одеялом из беличьих шкурок, которое принесла из дому. Оно было мягкое и теплое, и заснуть она не могла вовсе не оттого, что ей было холодно. Просто сон не приходил к ней.
На душе у нее было невесело. Но в открытом входе в пещеру виднелось светлое, прохладное весеннее небо, а снизу доносился шум реки, и это успокаивало ее.
«То же самое небо смотрит на замок Маттиса, — думала она, — и та же река шумит рядом с ним».
И она тоже заснула.
Проснулись они оба, когда солнце уже светило над гребнями гор на другом берегу реки. Огненно-красное поднялось оно из тумана и горело, как костер, над ближними и дальними лесами.
— Я посинел от холода, — сказал Бирк. — Но на рассвете холоднее всего, а потом мало-помалу потеплеет. Как подумаешь об этом, становится радостнее.
— Радостнее было бы, кабы ты разжег огонь! — ответила Ронья.
Она тоже дрожала от холода. Бирк раздул угли, тлевшие под слоем золы. Они сидели у огня, ели хлеб, запивая его остатками козьего молока в деревянной фляге Роньи. Когда не осталось уже ни глотка, Ронья сказала:
— Теперь мы будем пить только воду из ручья и ничего больше.
— С воды не растолстеешь, — сказал Бирк. — Но и вреда от нее не будет.
Они глянули друг на друга и рассмеялись. Они знали, что жить в Медвежьей пещере им будет нелегко, но не падали духом. Ронья даже забыла, что минувшей ночью у нее было тяжело на сердце. Они наелись, согрелись, утро сияло ярким светом, и они были вольными, как птицы. Казалось, они только сейчас поняли это. Все тяжелое и печальное, что им пришлось пережить за последнее время, осталось позади, им хотелось все это позабыть и никогда более не вспоминать.
— Ронья, — спросил Бирк, — да понимаешь ли ты, что мы теперь до того свободные, что хочется хохотать во все горло?
— Да, — подхватила Ронья, — здесь теперь наше королевство! Никто не посмеет отнять его у нас или прогнать нас отсюда.
Так они сидели у огня, а солнце поднималось все выше, река под ними шумела, а лес просыпался. Утренний ветерок тихо колыхал верхушки деревьев, куковали кукушки, где-то поблизости стучал по сосновому стволу дятел, а на противоположном берегу на опушку вышло лосиное семейство. А детям казалось, будто все это принадлежит им: и река, и лес, и все живое, что здесь водилось.
— Заткни уши, сейчас прозвучит мой весенний крик! — сказала Ронья.
И она закричала так громко, что эхо отозвалось в горах.
— Вот сейчас мне больше всего пригодился бы мой самострел, когда бы на твой крик явились дикие виттры.
— Тогда принеси его. Он в крепости Борки?
— Нет, рядом с ней, в лесу. Всего разом не захватишь. Поэтому я завел тайник в дупле дерева и сложил там кое-что, а потом притащу все это сюда.
— Маттис не захотел дать мне даже самострел, — сказала Ронья, — но я могу смастерить лук и стрелы, если ты дашь мне ненадолго свой нож.
— Ладно, только береги его. Помни, что это у нас с тобой самое драгоценное. Без ножа нам в лесу не обойтись.
— Нам без многого не обойтись, — сказала Ронья. — Как, например, мы будем носить воду без ведра? Об этом ты подумал?
Бирк засмеялся.
— Ясное дело, подумал. Но думалкой воду не зачерпнешь.
— Ну и хорошо, теперь я знаю, где мне его раздобыть.
— А где?
— У целебного источника Лувис. В лесу, возле Волчьего ущелья. Она послала вчера Стуркаса за целебной водой, чтобы полечить живот Перу Лысухе. Но на Стуркаса напали виттры, и он вернулся домой без ведра. Лувис велела ему принести ведро сегодня, уж она заставит его! Но если я потороплюсь, то, может быть, приду туда раньше него.
И они оба поспешили туда. Живехонько пробежали они длинную дорогу по лесу, взяли что им было нужно и вернулись назад в пещеру. И все же времени на это ушло немало. Ронья принесла ведро, Бирк — самострел и то, что он припрятал в дупле.