Вот почемуудручающему видувсей
обстановки домасоответствовалаиодеждазавсегдатаевего, дошедшихдо
такого же упадка. На мужчинах -сюртукикакого-то загадочного цвета, обувь
такая, какую в богатых кварталах бросают за ворота, ветхое белье, -словом,
одна видимость одежды. На женщинах - вышедшие из моды, перекрашенные и снова
выцветшиеплатья,старые,штопаныекружева,залоснившиесяперчатки,
пожелтевшие воротнички ина плечах- дырявые косынки. Но еслитакова была
одежда, то тело почти у всех оказывалось крепко сбитым, здоровье выдерживало
натискжитейскихбурь,а лицобылохолодное, жесткое, полустертое,как
изъятаяиз обращения монета.Увядшие рты были вооруженыхищными зубами. В
судьбе этихлюдей чувствовалисьдрамы, уже законченные илив действии: не
те, чторазыгрываются при свете рампы, в расписных холстах, а драмы, полные
жизнии безмолвные, застывшие и горячо волнующие сердце, драмы, которым нет
конца.
СтараядеваМишоно носиланад слабымиглазамигрязныйкозырекиз
зеленойтафтынамеднойпроволоке,способныйотпугнутьсамого
ангела-хранителя. Шаль стощейплакучей бахромой, казалось,облекала один
скелет, -так угловаты былиформы,сокрытыеподней. Надодумать,что
некогда она была красива и стройна. Какаяже кислота стравила женские черты
уэтого создания?Порокли, гореили скупость?Не злоупотребила лиона
утехамилюбви,илибылапростокуртизанкой? Не искупалали она триумфы
дерзкой юности, к которойхлынулипотоком наслажденья, старостью, пугавшей
всех прохожих?Теперь ее пустой взгляд нагонял холод,неприятное лицо было
зловеще. Тонкий голосок звучал, какстрекотаниекузнечикавкустах перед
наступлением зимы. По ее словам, она ухаживала за каким-то стариком, который
страдал катаром мочевого пузыря и брошен был своими детьми, решившими, что у
него нетденег.Старикоставил ейпожизненную ренту в тысячу франков, но
времяотвремени наследники оспаривали этозавещание, возводянаМишоно
всяческую клевету. Ее лицо, истрепанное бурями страстей, еще не окончательно
утратило свою былуюбелизну и тонкость кожи, наводившие намысль, что тело
сохранило кое-какие остатки красоты.
ГосподинПуаре напоминал собою какой-то автомат. Вот он блуждает серой
теньюпо аллее Ботаническогосада: на голове старая помятаяфуражка, рука
едва удерживаеттрость с пожелтелым набалдашником слоновой кости, выцветшие
полы сюртука болтаются,не закрывая ни коротеньких штанов, надетых будто на
две палки, ни голубых чулок на тоненьких трясущихся, как у пьяницы, ногах, а
сверху вылезает грязнаябелаяжилеткаитопорщится заскорузлоежабоиз
дешевогомуслина,отделяясь от скрученногогалстука на индюшачьей шее;у
многих, кто встречалсясним, невольно возникал вопрос: не принадлежитли
эта китайская тень кдерзкой породе сынов Иафета, порхающих по Итальянскому
бульвару? Какая же работа так скрючила его? От какойстрасти потемнелоего
шишковатое лицо,которое и в карикатуре показалось бы невероятным? Кембыл
он раньше? Быть может, он служил по министерству юстиции, в том отделе, куда
все палачи шлют росписи своим расходам,счетазапоставку черных покрывал
для отцеубийц, за опилки для корзинпод гильотиной, за бечеву к ее ножу.
Он
могбытьи сборщикомналога уворотбойниилипомощникомсанитарного
смотрителя. Словом, этотчеловек, как видно, принадлежал к вьючным ослам на
нашей великойсоциальноймельнице, кпарижским Ратонам, даженезнающим
своихБертранов[14],былкаким-тостержнем,вокругкотороговертелись
несчастья и людская скверна, - короче, одним из тех,о ком мы говорим: "Что
делать, нужны и такие!" Эти бледные от нравственных или физических страданий
лицаневедомы нарядному Парижу. Но Париж - это настоящий океан.Бросайте в
него лот, и все же глубины его вам не измерить. Не собираетесь ли обозреть и
описать его? Обозревайте и описывайте - старайтесь сколько угодно: как бы ни
былимногочисленныипытливы его исследователи, нов этом океаневсегда
найдется область, куда ещеникто непроникал,неведомая пещера,жемчуга,
цветы,чудовища,нечтонеслыханное,упущенноеводолазамилитературы. К
такого рода чудищам относится и "Дом Воке".
Здесьдвефигуры представлялиразительный контрастсовсей группой
остальныхпансионерови нахлебников состороны. Викторина Тайфер, правда,
отличаласьнездоровой белизной, похожей набледностьмалокровных девушек;
правда,присущаяей грусть и застенчивость,жалкий, хилый вид подходили к
общему страдальческому настроению - основному тонувсей картины, но лицо ее
не было старообразным, в движениях,вголосе сказывалась живость. Эта юная
горемыка напоминала пожелтелый кустик, недавнопересаженный внеподходящую
почву. Вжелтоватостиеелица, в рыжевато-белокурых волосах,вчересчур
тонкойталии проявляласьта прелесть,какуюсовременныепоэтывидятв
средневековыхстатуэтках.Исчерна-серыеглазавыражаликротостьи
христианское смирение.Под простым, дешевым платьем обозначались девические
формы.Всравнениис другимиможно было назвать еехорошенькой,апри
счастливойдолеонабысталавосхитительной:поэзияженщины-вее
благополучии, как втуалете-ее краса.Когда б весельебаларозоватым
отблеском легло наэто бледное лицо; когда б отрада изящной жизни округлила
иподрумянила слегка впалыещеки; когдаб любовьодушевилаэти грустные
глаза,-Викторинасмеломоглабыпоспоритькрасотоюс любой,самой
красивой, девушкой.Ей нехватало того, что женщину перерождает, -тряпок и
любовных писем. Ее история могла бы стать сюжетом целой книги.
Отец Викторины находил какой-то повод не признаватьеесвоею дочерью,
отказывался взять ее к себе ине давал ей больше шестисот франков в год,а
все своеимуществоон обратилвтакиеценности,какиемог бы передать
целиком сыну. Когда мать Викторины, приехавпередсмертью кдальней своей
родственницевдове Кутюр,умерла отгоря,г-жа Кутюрстала заботиться о
сироте, како родном ребенке. К сожалению, у вдовы интендантского комиссара
временРеспублики не было ровно ничего, кроме пенсии да вдовьего пособия, и
бедная, неопытная, ничем не обеспеченная девушка могла когда-нибудь остаться
безнеенапроизволсудьбы.