Надежда Петровна, ничего не понимая, смотрит на мужчин. Они стоят посреди пустой дороги и глядят друг на дружку, два человека, по которым жизнь проехалась колесом. Но один лишился лишь части тела, а из другого годами вышибали душу. И Кочетков долго не узнает Трубникова. Наконец он произносит дрожащими губами:
- Егор?.. Какими судьбами?
- Вернулся на круги свои, тут моя родина. А ты?
- Определен в Турганово на местожительство.
- Определен?
- Я же актирован... Ну, отпущен по состоянию здоровья... Пеллагра, грудная жаба и прочие мелочи...
- Вот что! - решительно говорит Трубников. - Плевать на Турганово, ты останешься здесь.
- Здесь - на дороге? - улыбнулся Кочетков.
- В Конькове. Я тут председатель колхоза
- А разрешение?
- Ни о чем не думай. Я сам все улажу. Идем к жене...
За щедро накрытым столом сидят Трубников и Кочетков.
- Тебе о прошлом не хочется говорить? - спрашивает Трубников Кочеткова.
- Нет, отчего же? Но все так просто... получил я десятку, за Испанию.
- За Испанию?
- Да... Связь с Кольцовым, Антоновым-Овсеенко...
- А что с ними?
- Их давно нет. Уцелевает лишь мелкая сошка вроде меня.
- Что с женой? С Леночкой? - тихо спрашивает Трубников.
- С ними, слава богу, обошлось. Аня вышла замуж. Он усыновил, или как: это... удочерил Леночку, ей сказали, что я умер.
- И это ты называешь "обошлось"? - с болью спросил Трубников.
- Конечно, могло быть хуже, ведь Аню тоже могли взять... Знаешь, Егорушка, когда побываешь там, на многие вещи смотришь другими глазами.
- Ты кем работал там? - переменил разговор Трубников.
- Сперва на лесоповале, затем банщиком и под конец дорос до счетовода.
- Вот, будешь у нас бухгалтером.
- И буду, где наша не пропадала!
По актировкам,
врачей путевкам,
я покидаю лагеря...
- тихо и тоскливо запел Кочетков.
И вот, я покидаю
Мой обжитый край!..
Зрачки острых глаз Трубникова жестко сузились, он словно боится, что Кочетковым овладеет расслабленность.
Никогда, никогда не сольются
День и ночь в одну колею...
- запевает он твердым, почти злым голосом.
Никогда не умрет революция,
Не закончив работу свою.
Старая революционная песня доходит до сердца Кочеткова. Задумчиво улыбаясь, он тихо подпевает:
Не закончив работу свою...
- ...Помогать? Нет, не будем! - резко говорит Трубников.
Он сидит в своем кабинете за письменным столом. Напротив него Сердюков, председатель колхоза "Маяк", мужчина с буденовскими усами. За другим столом, стоящим под углом к первому, наклонился над картой полей Игнат Захарович, бывший слепец. Он что-то помечает на карте полей.
- Не по-партийному это, Егор Иванович! - вздыхает Сердюков и утирает большим клетчатым платком вспотевший лоб.
- А хозяйствовать, как у вас в "Маяке", - это по-партийному?
- Зашиваемся мы с сенокосом. А у нас обязательства... - тянет свою погудку Сердюков.
- Хочешь на чужом горбу в рай въехать? Не выйдет. Почему вы зашиваетесь?
- Людей не хватает.
- А куда же они делись?
- Разбрелись по белу свету, - поднял над картой голову Игнат Захарович. - Кому охота за одни палочки спину гнуть?
- Не за одни палочки, - поправляет своего бригадира Трубников. - У Сердюкова, считая его самого, три Героя Соцтруда и восемь орденоносцев.
- Полно зубы скалить! - не выдержал Сердюков. - Который сознательный колхозник, патриот своей Родины, для любимого государства... - Он запутался в пустословии.
Трубников закончил за него:
- ...Может питаться святым духом.
- Так отказываешь?
- Нет, не отказываю.
Председатель "Маяка" задышал, как окунь, лицо его озарилось восторженной улыбкой.
- Егор Иванович, ангел, мне бы хоть десяток мужичков!
- Об этом и думать забудь, - холодно перебивает Трубников. - Ставь вопрос перед своими колхозниками, чтобы "Маяку" с "Трудом" жить под одной крышей. И нам польза, и государству.
- Хитро придумал, Егор Иванович! - прищурился Сердюков. - Не можешь ты моей славы переварить.
- Какая там слава! - устало махнул рукой Трубников. - Хочешь, я под тебя пойду замом или парторгом?
- Хитер, хитер! Да на каждую хитрую рожу у нас перехитрик есть. У тебя голосов больше - стало быть, тебя и выберут.
- Ты дело говори: будет польза, если объединимся?
- Понял я тебя, - не обращая внимания на слова Трубникова, говорит Сердюков. - Думал, хоть горе тебя смягчило, а ты еще лютее самолюбием стал.
- Ты мое горе не трожь, - сухо говорит Трубников. - А вот о разговоре нашем подумай...
- Дядя Егор! - В кабинет влетает Алешка Трубников. - Беда! - Он осекся, увидев, что Трубников не один.
- Давай, что там у вас? - И Трубников подал руку Сердюкову.
Но тот не торопился уходить, заинтересованный паническим сообщением Алешки.
- Нюрка Озеркова грозится все руководство перестрелять! - выпаливает Алешка.
- Что ж, мысль интересная, - так же хладнокровно говорит Трубников. - А за что?
- За Ваську!
- За какого Ваську? Ширяева, что ли?
Трубников поднялся из-за стола и вместе с Игнатом Захаровичем и Алешкой выходит из правления. Сердюков следует за ними.
- Да за бычка Ваську. Его на бойню хотели гнать, а она заперлась в телятнике, берданку отцову высунула. "Убью, говорит, всякого, кто подойдет". Бригадир сунулся, она как ахнет!
- Бычок этот без дыхания родился, - с улыбкой говорит Игнат Захарович, - она его выходила, ухаживала, как редкая мать за своим дитем
- Сильна дисциплина у вас в колхозе! - тоном превосходства замечает Сердюков.
Трубников долго, внимательно изучает взглядом Сердюкова
- Что уставился? Нешто на мне нарисовано?
- Да глупость.
- Вот те на! Опять ты умный выходишь, а я дурак?
- Конечно, надо бы понимать: любовь к делу выше дисциплины.
Они походят к телятнику и застают тут странную картину: из маленького окошка под стрехой торчит ствол берданки, а над ним горят два огромных, яростных девичьих глаза.
По-пластунски, укрываясь за кусточками, неровностями земли, к телятнику ползут длинновязый Коршиков, скотница Прасковья, толстомордый парень Миша Костырев.
Полюбовавшись этим зрелищем, Трубников крикнул:
- Отставить атаку!
"Ползуны" поднялись, отряхивая подолы и брюки, а Трубников направляется к телятнику.
Ствол ружья переместился, целя в грудь председателю.
- Не подходите, дядя Егор, стрелять буду!
- Хватит бузить, выходи.
- Не выйду!.. Не дам Ваську!.. - со слезами кричит девушка. - Я его из соски поила!.. Не подходите!..
- Да уймись ты! Не тронут своего Ваську. Я велю другую животину сдать.
Ствол опустился.
- Правда?.. Не обманете?.. - детским баском говорит Нюрка
- Слово!
- Тогда я его покамест к себе заберу.
- Валяй.
Дверь сарая распахивается, и с ружьем наперевес выходит Нюрка, стройная, тонкая девушка с загорелыми ногами и гордо поставленной головой. За ней трусит, как собачонка, рыжий бычок со звездочкой на плоском лбу.
- Что, взяли? - с вызовом бросает Нюрка своим преследователям и торжествующе палит в воздух, как: бы салютуя своей победе...
Никто и не заметил, как Коршиков оказался на земле. Поднявшись, он желтым пальцем погрозил Нюрке.
Ты эти ухватки брось - по руководству стрелять!
Трубников оборачивается, ищет кого-то взглядом.
- А где этот... герой? Поучился бы, как надо к колхозному делу относиться.
- А он понял, что убивства не будет, да и убег, - говорит Игнат Захарыч.
Подходят Коршиков и скотница Прасковья.
- Хорошая девушка, - говорит Трубников о Нюрке. - Вот бы ее сюда заведующей.
- Да, не мешало бы омолодить наш комсостав, - говорит Игнат Захарыч. У нас вон тридцать пять человек десятилетку окончили, а еще никто к месту не определен.
- Опять же - люди с образованием, не то что мы, - встряла Прасковья.
- Ну, не прибедняйся, старая.