Люди гуськом спускались в стойбище. У порога яранги Локэ горел маленький священный костер, зажженный из стружек. По обычаю, возвращающиеся с похорон отряхивались над ним, чтобы не внести в жилище черную силу, унесшую к верхним людям умершего.
– Глядите, человек! – сказал Инэнли, показав на вершину холма.
– Он встал! – в ужасе воскликнул Мивит.
– Безумный! – накинулся на него Арэнкав. – Не может встать похороненный! Не видишь – этот человек одет!
Человек на вершине горы что-то крикнул и скрылся.
– Это он! – закричал Эльгар и пустился бегом.
Никто не ожидал такой резвости от дряхлого шамана. Что-то удерживало Коравье пуститься вслед за ним. Сила, большая, чем страх, приковала его ноги к снегу и заставляла не отрываясь смотреть на вершину холма, ставшего отныне священным.
Вместо человеческой фигуры там показалась собачья упряжка и понеслась к стойбищу.
– Это не он! – с явным облегчением произнес Арэнкав. – Это живой человек, гость.
Вася Еттытегин, каюр управления строительства обогатительного комбината, спускался с холма.
Только что он был свидетелем похорон, которые потрясли его, человека, выросшего на побережье, в колхозном поселке у залива Креста. Еттытегин уже год работал после окончания средней школы и считал себя бывалым человеком. Ему приходилось много ездить по тундре, но того, что он увидел сегодня, никогда не доводилось встречать. Будто перед ним ожили слова отцовских сказок о прежней жизни чукчей.
Еттытегин подъехал к стойбищу и притормозил нарту.
– Коравье! – повелительно сказал Арэнкав. – Поговори с гостем.
Вечернее солнце, многократно отраженное ледяными вершинами, медленно закатывалось.
– Етти, – сказал Коравье, подойдя к нарте.
– Ии, тыетык – приветливо сказал Еттытегин, встал с нарты и пожал руку пастуху.
– Какомэй! – произнес Инэнли. – Хватается за руки!
– Ты настоящий человек? – спросил Коравье.
– Да, – ответил Еттытегин и назвал свое имя.
– А меня зовут Коравье, – сказал пастух. – Подъезжай вон к той яранге. Это мое жилище. Там привяжи собак и жди меня.
– Хорошо, – согласился Еттытегин и поехал вперед.
Еттытегин встречал не первое оленеводческое стойбище. Но стойбища, в которых ему доводилось бывать до сегодняшнего дня, не так уж разительно отличались от прибрежных. То здесь, то там можно было увидеть антенну батарейного приемника и почти обязательным стал домик на полозьях с красным флагом и прожектором на крыше.
Утомленные собаки шли медленно, и Еттытегин с любопытством озирался кругом. Стойбище, лежащее перед ним, казалось сошедшим на землю с разрисованных клыков уэленских мастеров. Вот похоронная процессия подошла к большой яранге. Люди потолкались у входа, тщательно отряхивая кухлянки над костром.
Еттытегин остановил упряжку возле яранги, на которую указал Коравье. На улице никого не было. Еттытегин сидел на нарте и курил папиросу. Он видел, как изредка колыхалась занавесь из замши, заменяющая дверь. Кто-то с любопытством смотрел на него, не смея подойти. Даже вездесущих ребятишек, первыми встречающих приезжего гостя в любом стойбище, здесь не было.
Ждать пришлось долго. Всем обликом и манерой речи озадачил его Коравье. Спросил, действительно ли Еттытегин настоящий человек. Еттытегин попытался в мыслях взглянуть со стороны на себя. Что могло навести на мысль, что он не настоящий чукча? Одет в камлейку. Правда, на ногах вместо торбазов унты из собачьего меха…
Тем временем в яранге Локэ шел громкий разговор. На широких деревянных блюдах стыла поминальная еда.
– Надо выгнать его! – горячился Мивит.
– Пусть едет обратно в свой колхоз! – поддакнул ему Эльгар, успевший оправиться от испуга.
– Гость есть гость, – сухо отрезал Арэнкав.
– Мы нарушим древний закон, если откажем в гостеприимстве человеку, посетившему наше стойбище. Локэ не простит нам этого.
Арэнкав подошел к входу.
– Смотрите – тишина на земле. Ни одна снежинка не поднята ветром. Небо чисто – значит, нет зла у мертвого на нас, живущих… Не будем его сердить. Иди, Коравье, прими гостя. Росмунта, накорми путника сытно.
– Хорошо, – кивнул Коравье и направился к выходу. За ним пошла Росмунта.
Прежде чем шагнуть за порог, Коравье помешкал и вопросительно посмотрел на Арэнкава.
– Пусть гость не задерживается в нашем стойбище, – тихо сказал Арэнкав. – Сейчас нам не до чужих…
Размышления Еттытегина были прерваны появлением Коравье. Он легко шагал рядом с женой, наряженной в меховой кэркэр. Росмунта откинула рукав, и голое плечо, утомившееся от непрерывного шитья, приятно холодил вечерний мороз. Ветер шевелил мягкие, похожие на нежный гагачий пух, волосы. На пария глянули голубые, цвета весеннего неба, глаза. Женщина приветливо и вместе с тем с любопытством смотрела на Еттытегина.
Голос Коравье вывел парня из оцепенения.
– Пойдем в ярангу.
Когда глаза привыкли к темноте, Еттытегин огляделся. В глубине чоттагина виднелся полог. За подоткнутой палкой занавесью можно было разглядеть каменный жирник, деревянные подпорки, потемневшие от копоти, и на них – амулеты. Они висели совершенно открыто, как в Анадырском окружном краеведческом музее, и никто не пытался спрятать их от постороннего взора.
В чоттагине на стене висели нехитрые орудия оленевода – связки чаутов [2] с костяными кольцами, плетеные вэльвыегыт [3] , посохи.
– Росмунта! – повелительно сказал Коравье. – Гость хочет есть и пить.
– Сейчас приготовлю, – засуетилась Росмунта.
Женщина завозилась у очага. Костер разгорался плохо. Толстые ветки стланика едва тлели. Росмунта колотила по ним каменным молотком, разгрызала их зубами, словно какой-нибудь заяц, и при этом еще ласково улыбалась гостю, как полагается радушной хозяйке.
Порой Еттытегину казалось, что он видит странный сон. Чтобы отделаться от чувства нереальности происходящего, он вынул пачку папирос и предложил Коравье закурить.
– Какомэй! – восхищенно проговорил Коравье. – Первый раз держу в руках матерчатую трубку!
Редко, редко они появлялись у покойного Локэ, и мало кому доводилось их пробовать. Густой дым полз над сырыми ветками.
– Давай помогу, – предложил Еттытегин, – у меня есть топорик.
Он встал, но Коравье велел ему сесть и гневно обратился к жене:
– Лентяйка! Почему не насушила дров? Поторопись! Видишь, гость голоден.
– Да нет, что вы… – пробовал вмешаться Еттытегин, жалея о том, что навлек гнев на ни в чем не повинную женщину.
Коравье впервые кричал на жену. Он хотел, чтобы гость увидел, какая послушная и расторопная у него жена.
Наконец костер разгорелся. Гневное выражение лица у Коравье сменилось прежним добродушным, смешанным с любопытством. Он взял в рот папиросу и с большими предосторожностями прикурил от спички, протянутой Еттытегином.
С первой же затяжки поперхнулся и закашлялся.
– Крепкий табак, – похвалил Коравье папиросу и потушил, оставив окурок про запас.
Котел над костром закипел, и вкусный запах свежего оленьего мяса поплыл по яранге. Еттытегин глотнул голодную слюну и с вожделением уставился на костер.
Росмунта принесла деревянное блюдо – кэмэны. Оно было чисто выскоблено, и дно отсвечивало желтизной. Длинной палкой с углублением на конце, отдаленно напоминающей большую ложку, Росмунта вылавливала куски мяса и накладывала на блюдо. Потом пододвинула еду мужчинам.
Еттытегин давно не ел с кэмэны и, припоминая, как это делается, искоса наблюдал за Коравье.