Я многое узнал из беседы с этим человеком. Он посвятил меня во все тайны своей веры, повергшие меня &изумление.
- Преподобный отец Фатутто, - сказал он, - плут, не верящий ни в одно слово своих поучений; что до меня, то я испытываю серьезные сомнения, но отгоняю их и закрываю на все глаза - словом, подавляю собственную мысль и наудачу бреду по избранной мною стезе.
Перед каждым священником тот же выбор: либо неверие и отвращение к своему ремеслу, либо безмыслие, делающее это ремесло мало-мальски сносным.
Поверишь ли? После этих признаний он предложил мне стать христианином! Я ответил:
- Как вы можете убеждать меня принять веру, в которой сами нетверды, меня, рожденного в лоне древнейшей религии в мире, меня, исповедующего учение, которому, самое малое, было уже сто пятнадцать тысяч триста лет, когда, по вашим собственным словам, на земле еще не появились францисканцы?
- Ах, дорогой мой индиец, - возразил он, - сумей я обратить в христианство вас и прекрасную Адатею, этот плут доминиканец, не верящий в непорочное зачатие Девы, лопнул бы от зависти. Вы обеспечили бы мою карьеру, помогли бы мне стать bispo [Bispo - португальское слово, означающее episcopus, то есть на галльском наречии "епископ". Оно не встречается ни в одном из четырех евангелий.], а это доброе дело, и господь вознаградил бы вас.
Как видишь, божественный Шастраджит, среди европейских варваров попадаются разные люди: однисмесь заблуждений, слабости, алчности и глупости; другие- отъявленные и закоснелые мошенники. Я передал наш разговор Отраде Очей, и она лишь сострадательно улыбнулась. Кто бы предположил, что именно на корабле, плывущем вдоль берегов Африки, мы научимся понимать людей!
СЕДЬМОЕ ПИСЬМО АМАБЕДА
Как хороши берега Южного моря, и как мерзостны его обитатели! Это просто звери. Чем больше природа делает для нас, тем меньше мы делаем для нее. Здешш:е племена ничего не умеют. Когда глядишь на них, так и напрашивается вопрос - кто от кого произошел: они от обезьяны или обезьяны от них? Наши мудрецы учат, что человек - подобие божие! Хорошенькое, однако, подобие Предвечного: нос приплюснут, ума вовсе или почти никакого! Конечно, наступит пора, когда эти животные научатся возделывать землю, украсят ее зданиями и садами, постигнут движения светил, но на это нужно время. Мы, индийцы, полагаем, что нашей философии 115652 года, но, при всем почтении к тебе, я считаю это ошибкой: на мой взгляд, чтобы достигнуть тех высот, на которые мы поднялись, нужен гораздо больший срок. Положим по меньшей мере 20000 лет на создание приемлемого языка, еще по столько же на изобретение азбучного письма, обработки металлов, плуга и ткацкого стана, мореплавания. А сколько еще столетий уйдет на другие искусства! Халдеи насчитывают 400000 лет, но даже этого недостаточно.
На побережье, именуемом Анголой, капитан купил полдюжины негров по обычной тут цене - за шесть быков. Вероятно, страна эта населена более густо, чем наша, иначе людей не продавали бы так дешево. Но как возможна такая плотность населения при таком невежестве?
Капитан везет с собой нескольких музыкантов; он приказал им заиграть на своих инструментах, и бедняги негры тут же начали танцевать, причем не хуже, чем наши слоны. Мыслимо ли так любить музыку и не изобрести ни скрипки, ни хотя бы волынки? Ты ответишь, великий Шастраджит, что этого не сумели даже сообразительные слоны и что надо ждать. Не могу ничего возразить.
ВОСЬМОЕ ПИСЬМО АМАЬЕДА
Не минуло и года, а мм уже в виду Лиссабона, стоящего на реке Тахо, которая издавна знаменита тем, что волны ее якобы несут с собой золотой песок. Если это правда, зачем португальцы отправляются за ним в такую даль? Любой европеец ответит, что лишнее золото никому не мешает.
Лиссабон, как ты мнэ и рассказывал, - столица небольшого королевства. Он родина того самого Альбукерка, который причинил HJM столько зла.
Должен признаться, в португальцах, завоевавших часть нашей прекрасной страны, есть нечто великое. Видимо, жадность до перца пробуждает в них предприимчивость и отяагу.
Мы с Отрадой Очей пытались побывать в городе, но нам не разрешили сойти на берег: мы пленники наместника божия, и сулить нас - меня, Адатею, Дару, францисканца Фамольто и доминиканца Фатутто - можно лишь в Руче.
Нас перевезли на другой корабль, отплывающий в город наместника божия.
Капитан его, пожилой испанец, разительно отличается от португальца, который был с нами так предупредителен. Он изъясняется односложными словами, да и то редко; за поясом у него торчат нанизанные на нитку зерна, и он постоянно их перебирает: говорят, это признак добродетели.
Дара весьма сожалеет о прежнем капитане: она находит, что тот был гораздо учтивее. Испанцу передали связку бумаг - документы для разбирательства нашего дела в румском суде. Корабельный писец прочел их вслух. Он считает, что Фатутто приговорят быть гребцом на одной из галер наместника божия, а священника Фамольто выпорют. Весь экипаж согласился с ним, а капитан, не сказав ни слова, спрятал бумаги. Мы подняли якорь. Да сжалится над нами Брама, и да взыщет он тебя своими милостями! Брама справедлив, но все-таки странно: я родился на берегах Ганга, а судить меня должны в Руме. Уверяют, однако, что такое случалось и с другими иноземцами.
ДЕВЯТОЕ ПИСЬМО АМАБЕДА
Ничего нового. И капитан, и команда одинаково мрачны и неразговорчивы. Ты же знаешь индийскую пословицу: "По хозяину и слуга". Мы переплыли море, которое в одном месте, между двумя горами, сужается до девяти тысяч шагов, и вошли в другое, усеянное островами. Один из них весьма примечателен: им управляют христианские монахи, носящие короткое платье и шляпу и дающие обет убивать всех, кто носит длинное платье и головную повязку; они должны также отправлять богослужение. Мы встали на якорь около более крупного и очень красивого острова, называемого Сицилией. Когда-то он был еще прекрасней: по рассказам, там высились великолепные города, от которых остались теперь лишь руины. На острове жили боги, богини, великаны, герои, на нем ковали молнии. Богиня по имени Церера покрывала его тучными нивами. Наместник божий все изменил: сейчас там везде одни процессии да грабежи.
ДЕСЯТОЕ ПИСЬМО АМАБЕДА
Вот мы и на священной земле наместника божия.
В книге Фамольто я читал, что это страна золота и лазури, что стены там из смарагдов и рубинов, в ручьях течет мэсло, ключи бьют молоком, а поля сплошь покрыты лозами, каждая из коих дает сто тысяч бочек вина . Возможно, мы увидим все это, когда подъедем к Руму.
Наш корабль с большим трудом пристал к берегу в маленьком и весьма неудобном порту, именуемом Старым городом. Это точное название: здесь всюду запустение и развалины [Амабед явно говорит о святом Иерусалиме, с такой точностью описанном в Апокалипсисе, у Юстина, Тертуллиана, Иринея и других великих мужей; но, как видит читатель, бедный брамин имел самое смутное представление о предмете.].
Дальше мы поехали в тележках, запряженных волами. Последних, вероятно, пригнали издалека, потому что земля по обеим сторонам дороги совершенно невозделана: везде гнилые болота да бесплодные вересковые пустоши. По пути нам попадались исключительно люди без рубашек, прикрывавшиеся лишь полой плаща и с гордым видом просившие у нас подаяния. Как нам рассказали, вся их пища - плоские маленькие хлебцы, которые бесплатно раздаются им по утрам; жажду они утоляют одною только святой водой.