Вот они. Ты помазала, и скотина в городьбе и под крышей.
- Ты - мужик, а они - бабы.
- А как же наши матеря... - горячится приятель мой. - После войны на хуторе мужиков не осталось. Одни бабы. Все делали: колхозное и свое. Хлеба, скотина, огороды, кизяки, плетни... Сами жили и нас вырастили. Ну ладно... сдавался он. - Не умеешь плетни плесть. Но башка у тебя должна варить. Постановь Савушке миску щей да чекушку, он тебе весь белый свет заплетет. И базы будут, и сараи. Ребятишкам купи конфет, они тебе и хворосту, и чакану, и столбушков натаскают. Вода - близочко, сделай копанку. Сажай свеклу, морковь, картошку - всю зиму сыт будешь. Бабке Евлаше было девяносто лет, а огород пенился. Все свое. Еще и поросенка держала. Сколько лет бабе Кате? - вопрошал он, пальцем указывая. - Восемьдесят два. Она кому жалится?.. Собесу, властям? Она работает. Себя кормит да еще сынок в город полон кузов везет, аж рессоры лопаются. Скажи, баба Катя?
Старая Катерина лишь смиренно опускает глаза.
- Они - городские, непривычные... - еще один довод. - Они всю жизнь на асфальте.
Мой приятель его отметает решительно:
- Я сам тридцать лет на этом асфальте прожил, и ты столько же. Коля Бахчевник, Коньков, Витя Кравченко, Юрка, Семеныч - все городские. А на хуторе живем, работаем и не жалимся.
- Мы с детства привычные, а они сроду земли не видели. Они и не думали на хутор попасть. Наш Ваха бессовестный, - это уже для меня объяснение. - Он вторую семью обманывает. Забирает в Грозном квартиры. Трехкомнатная у них была. Обещает, что поселит в райцентр, с работой. Они верят. А он привозит сюда и кидает в разоренную хату. Живите, как хотите. Я уж его стыдила.
- Достыдишься, что подожгут нас, - сказал мой приятель. - Больше всех надо? То бича защищала, теперь этих...
- Не буду молчать! - на своем стоит Валентина. - Они бессовестные и наглеют, потому что все молчат. Держишь работника, значит, корми его, одевай. Они кинут кусок хлеба да молока снятого - вот и все. Да еще бьют. Я Вахе так и сказала: не бейте его, он человек. Заявлю в милицию.
- Испугался он твоей милиции. Гуся - участковому, и тот еще поможет живьем закопать этого бича.
Работник ли, по-нынешнему "бич", который пасет скотину у Вахи, существо жалкое: кожа да кости, рваниной прикрытые, калоши на босу ногу. Круглый год пасет: летом, зимой; и спит возле скотины. Хозяин обещает ему "выправить" паспорт. Но это, конечно, сказки...
Споры, которые ведет мой приятель с женой, им конца нет. Это - жизнь.
Приходит старая Хомовна, жалуется:
- Без хлеба сижу... Сухари догрызла, размачивала. Джуреки печь?
Станичная машина-хлебовозка поломалась. Другую неделю хлеб не везут. Люди помоложе что-то придумывают: у кого - машина, у кого - родня... А вот старым да одиноким - беда.
Приятель мой гнет свою линию:
- А как же наши матеря? Никаких хлебовозок не было. Сами пекли. Да еще какой хлеб... С нынешним рядом не постановишь. Помню, бабка печет, еще в печи хлеб, а дух - на весь хутор. Я кружусь возле: "Дай корочку..." Вынет да на лавке раскладет, сбрызнет водой, да накроет полотенцем, чтобы дошел... Наши матеря... А теперь привыкли, чтобы готовое, "под ключ"...
- С вашими матерями... - отмахивается Валентина. - Надоел, как спасовская нуда. Где накваска, где хмелины, где печь, где квашенка? Ты ее сделаешь, квашенку? Языком лишь... - Она берется за телефонную трубку, звонит в кооперацию, в сельсовет.
- На лошадке пришлите! - доказывает. - Старые люди... Без хлеба... Голосовать не будем! - пугает она. - Не будем, и все! Так и запомните! Придут выборы, лучше не приезжайте со своими ящиками!! Всем хутором откажемся! Прославим на всю область!
На следующий день прибывает на хутор невеликая машинешка с хлебом да еще макароны привозит и сладкую воду.