-Она омерзительно чувственная, - в ужасе прошептала белокурая рабыня.
Я обернулся и взглянул на танцовщицу. Словно пригвожденная к месту, она извивалась вокруг «рабского шеста». На самом деле никакого шеста не было, но в это даже не верилось. Танцовщица изображала, как тонкий и скользкий шест пронзает ее тело. Девушка то беспомощно падала, то яростно обвивала воображаемый шест, то впадала в экстаз и самозабвенно ему отдавалась, то отчаянно пыталась вырваться и не могла, оставаясь навеки его пленницей. Умение изобразить «рабский шест» считается великим искусством. Сладострастное напряжение в теле танцовщицы немедленно передается зрителям. Я слышал, как восторженно закричали мужчины за низким столом. Руки танцовщицы легли на бедра. Не переставая двигаться, она сердито взглянула на зрителей. Плечи девушки поднимались и падали, пальцы поглаживали грудь и плечи, гордо тряхнув головой, она бросила в сторону зрителей еще один негодующий взгляд. Бедра девушки вращались все быстрее и быстрее. Затем музыка прекратилась, и невольница замерла. Раздался ясный, чистый звон цимбал, снова заиграла музыка, и она опять беспомощно повисла на шесте. Мужчины швыряли к ее ногам монеты. Я взглянул на блондинку:
-Учись быть женщиной.
-Никогда, - прошипела она в ответ.
-Ты больше не на Земле. Тебя будут учить. Уроки могут стать как приятными, так и мучительными, но учиться придется.
-Я не хочу, - прошептала девушка.
-Твои капризы никого не интересуют.
-Это унизительно, - сказала она.
-Научишься, - повторил я.
-Она настолько чувственна, что мужчины могут воспринимать ее только как женщину!
-Ты станешь такой же.
-Но я не хочу быть женщиной! - выкрикнула она. - Я хочу быть человеком! Я всегда мечтала быть просто человеком!
Она изогнулась, пытаясь вырваться из кожаных пут. Разумеется, это было совершенно бесполезно.
-На Горе, - сказал ей я, - мужчины - это мужчины, а женщины - это женщины.
-Мне стыдно так двигаться, - заплакала землянка.
-Ты будешь двигаться, как положено женщине.
-Никогда. - Она забилась в рыданиях, отчаянно пытаясь разорвать путы.
-Посмотри на меня, рабыня! - сказал я.
Она подняла голову. В огромных глазах блестели слезы.
-А теперь слушай внимательно. Я постараюсь говорить с тобой по-хорошему. Может случиться, что в следующий раз ты нескоро услышишь добрые слова.
Она замерла, охранник по-прежнему держал ее за волосы.
-Ты - рабыня, - сказал я. - Ты - собственность другого человека. Ты - женщина. И тебя заставят вести себя по-женски. Если бы ты была свободной или горианкой, тебя бы никто не трогал. Но ты не свободна, и ты не горианка. Мужчина с Гора не потерпит никаких капризов со стороны рабыни. Она должна быть такой, какой он хочет ее видеть, а именно женственной и доступной. Непокорных морят голодом или бьют плетью. Ты можешь сопротивляться. Хозяин будет не против, это сделает процесс обучения более захватывающим, но в конце ты все равно должна покориться, потому что ты - рабыня. На Земле за твоей спиной стояло общество, и стоило мужчине повысить на тебя голос, как ты бежала в суд. Здесь общество защищает интересы мужчины, тебе не к кому обратиться и некуда бежать. Ты остаешься наедине со своим хозяином, и ты полностью зависишь от его милости.
Не забывай также, что он не привык к самокопанию и напрочь лишен комплекса вины. Он с молоком матери всосал гордость за то, что он мужчина, и привычку властвовать над женщинами. Люди здесь не такие, как на Земле. Здесь живут гориане. Они сильны, жестоки, и они тебя сломают. Для мужчины с Земли ты, может быть, никогда не станешь женщиной. Здесь, красотка, тебе никуда не деться.
Она смотрела на меня с несчастным видом.
Танцовщица застонала, испустила сладостный крик и забилась в судорогах на невидимом шесте.
-На Горе хозяева поощряют чувственность в своих рабынях, - заметил я.
Широко открытыми глазами блондинка следила за танцовщицей. Теперь двигались только ее бедра. Казалось, они существовали отдельно от тела, лишь кисти рук и плечи слегка подрагивали в такт музыке.
-Сейчас ты так не сможешь, - сказал я белокурой рабыне. - Надо тренировать мышцы. Научишься двигаться, как женщина, а не как кукла или деревянная чурка. - Я улыбнулся. - Тебя будут учить чувственности.
Щелкнув пальцами, Самос освободил девушку от рабского шеста. Рабыня сорвала с себя вуаль и танцевала, держа ее в вытянутых руках. Стрельнув темными глазами, она завернулась в прозрачную ткань, и шелк, к ужасу белокурой землянки, только подчеркнул дразнящие, сладостные формы. Я видел, как широко раскрылись глаза застывшей на коленях связанной девушки. Танцовщица отбросила вуаль и упорхнула в центр зала.
-Ты еще научишься женственности, - сказал я блондинке. - Я даже скажу тебе, где ты пройдешь эту школу.
Она вопросительно на меня посмотрела.
-У ног своего хозяина, - произнес я и вслед за Самосом вышел из зала.
-Ей надо выучить горианский, причем быстро, - проворчал Самос.
-Пусть ее учат кнутом и пряником.
-Только так, - кивнул Самос.
Рабынь учили языку, применяя систему поощрений и наказаний. Печенье, конфеты и маленькие послабления, вроде одеяла в пенале, делали чудеса. Даже много месяцев спустя, допустив грамматическую или лексическую ошибку, девушки холодели от страха, ожидая мгновенной кары. На Горе не балуют молоденьких рабынь. Это первый урок, который усваивает девушка.
-Что-нибудь выяснил? - поинтересовался Самос.
Я допросил рабыню, как только она прибыла в его дом.
-Типичная история, - ответил я. - Похищение, транспортировка на Гор, рабство. Она ничего не знает. Вряд ли она даже понимает, что означает ее ошейник.
Самос рассмеялся неприятным смехом рабовладельца.
-И все же одна вещь, которую ты из нее выудил, представляется мне интересной, - сказал Самос.
В глубине коридора нам попалась рабыня. Девушка тут же опустилась на колени и низко склонила голову. Длинные волосы упали на плиты пола.
-Я бы не стал придавать этому значения, - произнес я.
-Сама по себе информация бессмысленна, - проворчал он, - но, если принять во внимание другие факты, вырисовывается любопытная картина.
-Ты говоришь о прекращении полетов?
-Да, - сказал Самос.
Во время первого допроса я безжалостно требовал, чтобы она вспомнила все подробности, и она таки припомнила одну весьма странную и пугающую деталь. Я не придал этому поначалу никакого значения, но Самос сразу же встревожился. Он вообще был более информирован во всем, что касалось Других, курий, и Царствующих Жрецов.