Я лес как свои пять пальцев знаю, но что это такое, откуда оно берется и где обитает – понятия не имею. Это как дурная примета. Ведь Зверь появляется только тогда, когда грядут большие неприятности. Последний раз он приходил три года назад, в конце сентября. Две недели в лес не то что страшно зайти было – ужаснее. Потом охотники какие-то деловые из города прикатили и почти сразу пропали. Ружья их мы опосля нашли у Черных Камней, а больше – ничего. Зато на всю осень нечисть так разгулялась, что чуть Ламбушку не сгубила. Шилов хутор вообще разорили. Из их семейства только Васька жив и остался. Блаженным, правда, стал, живет в старой усадьбе (в тех развалинах и жить-то негде), за околицу не выходит и бормочет все время непонятное, как немец какой-то. Старая Мироновна, бабка твоя, над ним как только ни ворожила, да все без толку. Белая Наста так та вообще даже подходить к нему не стала. «Без толку, – говорит, – таким, мол, надолго останется, а дальше – жизнь покажет». Эх, грехи наши тяжкие!
Хлестнув вожжами, Силантий пустил лошадь вскачь и замолчал, зыркая по сторонам настороженным взглядом. Все попытки разговорить старика успеха не принесли. Лесничий не обращал на попутчика никакого внимания и лишь иногда бормотал себе под нос. Оставалось наслаждаться дорогой и думать: что же такое случилось, и зачем Никита понадобился дедушке Акиму?
Проезжая по деревянному мосту через бурную незамерзающую речушку, Силантий очнулся и показал на черный бугор, круто возвышающийся над деревьями.
– Вон там эти охотнички и сгинули. Ружья хорошие были, а от самих мужиков ничего не осталось. Всю округу облазили по следу с собаками, но у берега след оборвался, как будто они в воздухе растворились. Белая Наста даже гадала на них по-всякому, но ничего у нее не получилось. Слышал краем уха, что потом она говорила про них, мол, нет городских охотников на наших землях и искать ни в коем случае их нельзя. А кто будет с Настой спорить? Себе дороже. Вон когда Сенька хвастался, что в ночь на Ивана Купалу на Черном Камне большую фигу белой краской намалюет. Граффити! – Дед сплюнул с явным и неодобрительным презрением к Сенькиному таланту и продолжил: – В фабзайке ничему хорошему не научат, только гадить да старшим хамить. Боярыня на Подворье его лично порола не один десяток раз, да, наверное, мало. Съездил оболтус в город, баллончиков накупил разных – в сарайке их еще с десяток до сих пор валяется. Наста тогда сразу сказала, что не будет Сеньке от глупой задумки ничего хорошего – не простит Черный Камень такого охальства. А он спорить, смеяться над ней, дурак, предрассудками назвал. И что? Утром пришел, трясется как припадочный, заикается, голова седая. И бегом к ведьминому дому. Прости, говорит, не прав был, сделай что-нибудь, а то помру скоро. Конечно, не помер, но с бабками нашими ну очень обходительным стал, а о том, что в ту ночь с ним случилось, так ничего и не рассказал. Я Насту спрашивал, что же там все-таки произошло, но она меня в один миг отшила. Не твое дело, говорит, Сенька сам виноват, а ты куда не надо не суйся – тебе же лучше будет. А я и не суюсь, зачем мне эти ведьмовские дела. У меня и своих хватает. Лес большой, да и хозяйство блюсти надо. А деревню сейчас не узнать, сильно изменилась. – Неожиданно Силантий резко сменил тему разговора. – Жилых домов осталось десятка четыре, а остальные просто стоят. В них летом приезжают наши из города или дачники. Некоторые дворы вообще заброшены, а жить-то ведь стало лучше, интереснее! Электростанцию свою поставили, тарелку спутниковую. Аким и Пашка Седов компьютеров для народа накупили, штуковин всяких.
Ну скажи, когда у деревенского мужика по два холодильника в доме стояло? Да что там холодильник! Где ж это видано, что капусту механизмами шинкуют? Скоро вообще все обленятся с прогрессом своим. Много чего еще понаделали, впрочем, сам все увидишь.
Никите впервые стало интересно по-настоящему. Внутреннее чувство подсказывало, что простого возвращения в детство не будет. Скорее, навалится столько всего, что вряд ли придется с тоской глядеть на унылую полузаброшенную деревню и искать, чем бы заняться. На память пришли воспоминания о детских годах, и Басанов с удивлением понял, что он не может вспомнить ничего конкретного о жизни в деревне, словно там и не жил. Так, смутные отрывки, какие-то эпизоды, не связанные между собой. Такое впечатление бывает, когда спустя много времени пытаешься вспомнить единожды виденное старое неинтересное кино. Помнишь, что смотрел, а о чем, в памяти не зацепилось.
За следующим мостом показался небольшой хутор. Высокий забор, протянувшийся вдоль дороги, скрывал все, кроме трех высоких, крытых блестящей металлочерепицей крыш и ажурной сетки антенн. Даже сквозь глухую ограду чувствовался достаток и крепость хозяйства. Таких зажиточных хуторов Басанов не помнил. Раньше слово «хутор» у него ассоциировалось с развалившимся домом, редким перекошенным забором да парой отощавших коров, а здесь словно в другой мир попал.
Силантий остановил лошадь и ловко соскочил с саней. Затем быстро подбежал к калитке, махнув на ходу Никите рукой, мол, сиди.
– Влас! Мать твою, открывай! Ты что там, спишь, что ли? – Лесничий завопил во всю глотку: – Влас!
Заскрипела щеколда, но дверь не открылась. Зато сбоку от нее отворилось маленькое круглое оконце, мелькнуло широкое лицо, и глухой недовольный голос проворчал:
– Кого там нечистая несет?
– Да это я, Сила! – заорал в приоткрывшийся проем с энтузиазмом молодого панка дед. – Давай открывай, или мне здесь чурбаном до темна торчать? Влас!
Калитка приоткрылась, из-за нее выглянул взъерошенный мордатый мужик. Всем своим недовольным видом он показывал, что незваные посетители отвлекли его от самых важных и неотложных дел.
– Не ори, не глухой. Что на ночь глядя приехал? – Говоря, Влас смотрел не на Силантия, а за спину старика и вокруг. Разглядев сидящего в повозке человека, хуторянин недоуменно уставился на лесничего. – Кого это ты везешь?
– Везу внука Акимова, но я по другому делу. Ты в лес пока не ходи. Мне кажется, что Зверь вернулся, и пока я не проверю, пока не осмотрюсь – в лес ни ногой.
– А мне и не надо, но если что – позвони. Ну, бывай. – Нелюдимый хуторянин захлопнул калитку и со скрежетом замкнул оконце в воротах.
– Бирюк он и в Африке бирюк. – Взгромоздившись на сани, Силантий прокомментировал произошедшее. – Самое главное – предупредил, а завтра будем с этой тварью разбираться. Ну-у, пошла, родимая.
Лошадь тронулась с места, увозя Никиту и Силантия от негостеприимного двора. По торопливости животного Басанову показалось, что ей самой не хотелось задерживаться возле таких мест. Он ее понимал – хозяин-бирюк чувства приязни не вызывал.
Солнце заметно скатилось к закату. Удлинились тени и образовали на подтаявшем снегу странные темные узоры, похожие на иероглифы. Лошадка, фыркая легкими облачками пара, тянула сани по накатанной дороге. Всклокоченный возница, гордо выпятив торчащую пучком бороду, порывался рассказывать деревенские байки, но Никита засыпал. Мягкое покачивание затягивало в обрывочные сны, где красно-черные, похожие на гигантских однорогих кошек кентавры неслись стадами по ярко-зеленым полям, а красивые стройные женщины со странными глазами окружали их в стремительных зажигательных танцах. Так он проспал до самой деревни.
С раннего утра Аким Афанасьевич Басанов успел переделать множество важных, как казалось ему, дел.