Этих охотников отвергала сама земля.
«Изгнав американцев с территорий, что лежат к западу от гор, – подумал Такумсе, – я прогоню янки из Новой Англии, а потом – роялистов из Королевских Колоний. Когда их не станет, я поверну на испанцев Флориды и французов Канады. Сегодня я воспользуюсь вами в собственных целях, а завтра я и вас заставлю уйти. А те бледнолицые, что останутся здесь, будут представлять из себя трупы. С того дня бобры будут умирать лишь тогда, когда подойдет время, отпущенное им землей».
Официально командующим фортом Детройт считался де Морепа, но Такумсе старался не встречаться с этим человеком. О делах можно было говорить только с Наполеоном Бонапартом.
– А я слышал, ты сейчас на озере Мизоган, – сказал Наполеон.
Говорил он, разумеется, на французском, но Такумсе научился говорить по‑французски тогда же, когда заговорил по‑английски. И учился он у одного и того же человека.
– Проходи, присаживайся.
Наполеон с интересом взглянул на Элвина, но ничего не сказал.
– Я был там, – подтвердил Такумсе. – Вместе с братом.
– Ага, а армия тоже была с вами?
– Лишь ее зародыш, малая часть, – сказал Такумсе. – Мне надоело убеждать Тенскватаву. Я создам армию из других племен.
– Но когда?! – воскликнул Наполеон. – Ты приходишь сюда по два, по три раза в год и говоришь, что собираешься создать армию. Знаешь ли ты, сколько я уже жду? Четыре года, целых четыре года жалкой, постыдной ссылки.
– Я умею считать, – ответил Такумсе. – Ты получишь свою битву.
– Когда весь поседею и состарюсь? Ответь мне! Да я скончаюсь от старости, прежде чем ты наконец соберешь силы краснокожих! Тебе известно, насколько я беспомощен здесь. Лафайет и Де Морепа не позволяют мне отдаляться от форта больше чем на пятьдесят миль, мне не дают войск! Пусть сначала соберется армия американцев, твердят они. Американцы, мол, должны набрать войска, с которыми тебе предстоит сражаться. Но только ты можешь заставить этих бесхребетных независимых подлецов объединиться.
– Знаю, – кивнул Такумсе.
– Такумсе, ты обещал мне армию из десяти тысяч краснокожих. Вместо этого я постоянно слышу о каком‑то городе, где поселилось аж десять тысяч квакеров !
– Они не квакеры.
– А, кто бы они ни были! Они отрицают войну, а это одно и то же. – Внезапно голос Наполеона смягчился, в нем появились любовь, настойчивые, просящие нотки. – Такумсе, ты нужен мне, я полагаюсь на тебя, прошу, умоляю, не подведи.
Такумсе расхохотался. Наполеон давным‑давно понял, что его фокусы срабатывают только с бледнолицыми, изредка – с краснокожими, а на Такумсе не действуют вообще.
– Тебе нет никакого дела до меня, а мне нет никакого дела до тебя, – сказал Такумсе. – Тебе нужна одна большая битва и победа в ней, чтобы вернуться в Париж героем. Мне нужна эта битва и победа в ней, чтобы вселить в сердца бледнолицых ужас, чтобы создать под своим предводительством еще большую армию краснокожих, чтобы очистить южные земли и прогнать англичан за горы. Одно сражение, одна победа – вот почему мы сошлись, но после того как мы добьемся своего, ты ни разу не вспомнишь обо мне, а я – о тебе.
Наполеона речь Такумсе рассердила, но полководец сумел‑таки выдавить улыбку.
– Ну, какая‑то правда в твоих словах имеется, – сказал он. – Мне нет до тебя дела, но я не забуду тебя. Я многому научился у тебя, Такумсе. Я понял, что любовь к полководцу вернее ведет за собой людей, чем любовь к стране, но любовь к стране – это лучше, чем жажда славы, а жажда славы – лучше, чем страсть к грабежам, и страсть к грабежам – лучше, чем поклонение деньгам.
Но лучше всего сражаться за какое‑то дело. За великую, благородную мечту. Меня мои воины всегда любили. Они готовы пойти ради меня на смерть. Но ради благого дела они пожертвуют своими женами и детьми и будут считать, что оно того стоит.
– Ты этому научился у меня? – спросил Такумсе. – Это речи моего брата, а не мои.
– Твоего брата? Мне‑то казалось, что он никогда не призывал людей положить жизнь за какое‑то дело.
– Он весьма волен в вопросах смерти. Он ненавидит убийство.
Наполеон рассмеялся, и Такумсе рассмеялся вместе с ним.
– А знаешь, ты все‑таки прав. Мы не друзья. Но ты мне нравишься. И вот что мне непонятно. Неужели, победив и изгнав бледнолицых со своей земли, ты вот так вот все бросишь и позволишь племенам разбрестись в разные стороны и жить так, как они жили раньше? Неужели ты допустишь, чтобы все снова принялись ссориться друг с другом, чтобы краснокожие вновь стали слабыми?
– Не слабыми, счастливыми. Прежде мы были счастливы. Много племен, много языков, но единая живая земля.
– Слабыми, – повторил Наполеон. – Знаешь, Такумсе, если б мне удалось объединить под единым флагом моюстрану, я бы держал ее так крепко, что мой народ стал бы великой нацией, великой и могучей. Запомни, если у меня это получится, мы вернемся и отнимем у тебя твою землю. Мы захватим все страны на земном шаре. Уж поверь мне.
– Это потому, что ты представляешь зле", генерал Бонапарт. Ты хочешь все и вся переделать, подчинить себе.
– Это не зло, глупый ты дикарь. Когда люди начнут повиноваться мне, они обретут счастье и покой, обретут мир. И впервые за всю историю они станут свободными.
– Они будут жить в мире, пока не восстанут против тебя. Они будут счастливы, пока не возненавидят тебя. И свобода их продлится только до той минуты, пока они не решат поступить против твоей воли.
– Вы только посмотрите, краснокожий философствует. А эти крестьяне‑поселенцы знают, что ты читал Ньютона, Вольтера, Руссо и Адама Смита?[20]
– Вряд ли им известно, что я умею читать на их языке.
Наполеон, наклонившись, облокотился на стол.
– Мы уничтожим их, Такумсе, ты и я. Но ты должен привести мне армию.
– Мой брат предрек, что у нас будет эта армия еще до конца года.
– Пророчество?
– Все его пророчества сбываются.
– А он не сказал, победим мы или нет?
Такумсе усмехнулся:
– Он сказал, что ты обретешь славу самого великого европейского генерала за всю историю. А я‑буду известен как величайший краснокожий вождь.
Наполеон взъерошил волосы и улыбнулся. Теперь он выглядел как настоящий мальчишка. Он умел угрожать, хвалить и преклоняться одновременно.
– Ну, это еще неизвестно. Знаешь ли, мертвецов тоже называют великими.
– Но люди, проигравшие битву, никогда еще не обретали славу. Их благородством, может быть, мужеством восхищались. Но великими никогда не называли.
– Верно, Такумсе, верно. Твой брат, оказывается, провидец. Дельфийский оракул.
– Я не знаю этих слов.
– Неудивительно, ты ведь дикарь. – Наполеон налил в бокал вина. – Я несколько забылся. Вина?
Такумсе покачал головой.
– Мальчику, думаю, еще нельзя, – заметил Наполеон.
– Ему всего десять лет.
– Во Франции это означает, что вино наполовину разбавляется водой. Да, кстати, а что у тебя делает бледнолицый мальчишка? Такумсе, ты что, взялся за похищение детей?
– Этот мальчишка, – сказал Такумсе, – нечто большее, чем кажется.
– Глядя на его набедренную повязку, этого не скажешь.