И Сказитель заговорил, составляя из слов рифмы, потому что настоящее видение может быть выражено только в поэзии. Сначала он ничего не понимал, он не мог даже определить, чей ужасный свет ослепил его – Господа или Сатаны. Но слова катились вперед, и он знал, что кто бы это ни был, кто бы ни принес в этот мир страшную бойню, он заслуживает гнева Сказителя. Поэтому он не особенно заботился о том, чтобы подбирать выражения некультурнее.
В конце концов слова превратились в сплошной поток, Сказитель даже передохнуть не мог, чтобы не прервать стройные ряды рифм. Голос его становился все громче и громче; слова вылетали из его рта и разбивались о плотную стену окружающего воздуха, как будто сам Господь услышал его и обозлился на сии яростные речи:
Когда разразился я вызовом гневным,
Дрожь овладела светилом полдневным,
А луна, в отдален и и тлевшая, сразу,
Как снег побелев, получила проказу.
На душу людскую накинулись вдруг
И горе, и голод, и скорбь, и недуг.
На пути моем Бог пламенеет яро,
И солнце вовсю раскалилось от жара,
Что стрелы мыслей и разума лук, –
Оружье мое! – излучают вокруг.
Тетива – огниста, колчан мой злат!
Впереди выступают отец мой и брат.
– Да, Сказитель, ты хороший человек. Среди твоего народа много хороших и честных людей. К примеру, Армор Уивер. Если бы все бледнолицые были похожи на вас, если б все они стремились познать эту землю, между нами не случилось бы войны.
– Но между тобой и мной нет войны.
– Можешь ли ты изменить цвет своей кожи? Могу ли я изменить свой цвет?
– Дело не в цвете нашей кожи, дело в наших сердцах…
– Когда на одной стороне поля выстроятся краснокожие, а на другой – бледнолицые, где ты встанешь?
– Посредине, и буду молить обе стороны не…
– Ты встанешь со своим народом, а я – со своим.
Сказитель не мог с ним спорить. Может быть, у него достало бы мужества отвергнуть подобный выбор. А может, и нет.
– Упаси нас Господи от подобного исхода.
– Это уже произошло, Сказитель, – грустно промолвил Такумсе. – С сегодняшнего дня никто не сможет помешать мне собрать армию краснокожих.
Сказитель не успел толком обдумать ответ, слова сами сорвались с его языка:
– Что ж за ужасную цель ты избрал, если смерть стольких людей лишь помогает тебе в ее достижении!
Такумсе ответил гневным ревом. Он прыгнул на Сказителя и повалил его на траву луга. Правая рука Такумсе вцепилась в редкие пряди седых волос странника, а левая схватила Сказителя за глотку.
– Тот бледнолицый, который не скроется за морями, умрет!
Однако не жажда убийства кипела в его венах. Хотя ему достаточно было лишь сжать руку, чтобы задушить Сказителя. Спустя мгновение краснокожий вождь оттолкнул от себя странника и упал в траву, прижавшись лицом к земле. Его руки и ноги были раскинуты в стороны, будто он хотел слиться с родной землей.
– Прости, – прошептал Сказитель. – Я был неправ.
– Лолла‑Воссики! – вскричал Такумсе. – Брат мой, я не хотел оказаться правым!
– Он жив? – спросил Сказитель.
– Не знаю.
Такумсе повернулся и прижался щекой к траве, однако глаза его со смертельной ненавистью буравили Сказителя.
– Сказитель, те слова, что ты произносил… Что они означали? Что ты видел?
– Ничего, – пожал плечами Сказитель. И вдруг, осознав всю правду, произнес: – Я передавал видение Элвина. Это явилось ему. «Впереди выступают отец мой и брат». Его видение, мой стих.
– Но куда подевался мальчик? – вдруг вспомнил Такумсе. – Он провел на Холме всю ночь, он что, и сейчас еще там?
Такумсе вскочил на ноги, повернувшись к Восьмиликому Холму и пристально вглядываясь в дебри.
– Никто не может оставаться там всю ночь, но солнце уже поднялось, а он не вернулся. – Такумсе посмотрел на Сказителя. – Он не может спуститься.
– Что ты имеешь в виду?
– Я нужен ему, – ответил Такумсе. – Я чувствую это. В его теле огромная рана, и его сила утекает в землю.
– Да что это за Холм такой?! Что, его ранило?
– Кто знает, что обнаружит бледнолицый мальчик на Восьмиликом Холме? – как бы про себя проговорил Такумсе. Затем снова повернулся к горе, как бы услышав еще один призыв. – Да, – решительно кивнул он и быстрым шагом направился к Холму.
Сказитель последовал за ним, решив не обращать внимание Такумсе на некоторую несуразность его поведения. Только что он поклялся сражаться с бледнолицыми, пока не изгонит из этой страны всех до единого, а теперь бежит со всех ног к Восьмиликому Холму, чтобы спасти какого‑то бледнолицего мальчишку.
Отыскав место, где поднялся Элвин, они остановились.
– Ты видишь что‑нибудь? – спросил Сказитель.
– Тропа исчезла, – подтвердил Такумсе.
– Но ты же ее видел вчера.
– Вчера она еще была.
– Значит, надо подниматься другим путем, – решил Сказитель. – Пойдем на Холм своей дорогой.
– Поднявшись по другому склону, я окажусь в совсем другом месте.
– Да ладно тебе, Такумсе. Холм, конечно, велик, но не настолько же, чтобы там заблудился и пропал без вести мальчишка.
Такумсе пренебрежительно взглянул на Сказителя.
– Значит, чтобы оказаться в том же месте, надо обязательно подняться по той же тропе? – уже несколько менее уверенно уточнил Сказитель.
– Откуда я знаю? – фыркнул Такумсе. – Я никогда не слышал, чтобы люди поднимались на Холм по одной и той же тропке.
– Так вы что, ни разу не приходили сюда по двое, по трое?
– Это место, где земля говорит со всеми живыми существами. Речь земли – трава и деревья; драгоценности и перлы ее – птицы и звери.
Сказитель заметил, что Такумсе, когда захочет, может изъясняться на английском без малейшего акцента, совсем как белый человек. Причем как хорошо образованный белый человек. Перлы! Это он в Гайо набрался таких мудреных словечек?
– Значит, мы не можем подняться наверх?
Лицо Такумсе ничего не выражало.
– Ладно, подниматься все равно надо. Мы знаем, где он прошел, – давай пойдем там же. Да, тропинка пропала, ну и что?
Такумсе ничего не ответил.
– Ты что, так и будешь здесь стоять? Пусть он там погибает, да?
Не произнеся ни слова, Такумсе шагнул к Сказителю. Лица их оказались совсем рядом, грудью они едва не касались друг друга.