— Нет, нет, он во многом прав, — горячо заговорил Крылов, радуясь, что с этим покончено и можно начать о другом.
Агатов слушал внимательно, согласно кивал, но Крылов понимал, что Агатову сейчас не до него и не до его откровенных излияний. Новая должность начиналась тяжело, «Неужто и дальше придется вот так же ломать чужие надежды, — думал Крылов, — перешагивать через какие-то, решать чьи-то судьбы? Неужели без этого не обойтись? И всякий раз стараться не замечать, не думать об этом, поскольку, мол, иначе поступить нельзя».
Перед кабинетом Голицына Крылов посмотрелся в оконное стекло, почесал подбородок. Придется бриться ежедневно.
— Чего вызывает? Что за срочность? — спросил он у Ксюши.
— Вас можно поздравить? — сказала она. — Ваша жизнь вступила в новую фазу.
У нее все было крашеное: волосы, ногти, губы, ресницы, брови. На лимонно-желтой кофточке блестели большие бусы.
— А вам идет желтый цвет. — Крылов улыбнулся, довольный своей развязностью.
Ксюша подняла трубку.
— Позвоните позже, он занят. — И глазами показала Крылову на дверь кабинета.
Читая бумагу, которую ему протянул Голицын, Крылов подумал, что он был свиньей и надо как следует поблагодарить старика.
«Осуществление гипотезы, высказываемой неоднократно в последние годы, нуждается в огромном экспериментальном материале. Такой материал требует широкой, многолетней программы лабораторных исследований…»
Как бы там ни было, старик помог ему в самое трудное время, старик заставил его защитить диссертацию. Ну и времечко было!..
— Ясно? — спросил Голицын.
Крылов заставил себя сосредоточиться!
«Идея остается очередным прожектом». Какая идея? «…Безответственная, ничем не обоснованная программа Тулина…»
При чем тут Тулин?
Голицын нетерпеливо постукивал ногтем по стеклу, на пальце у него блестело серебряное кольцо с печаткой.
Крылов вернулся к началу, перечел заново всю бумагу.
— Ознакомились? Прошу вас, поезжайте с нашим заключением в управление к генералу Южину, он ждет, — сказал Голицын. — Может, у него возникнут вопросы, ну, вы растолкуете.
— Подождите, как же так? — сказал Крылов.
— Привыкайте, дорогой! Ничего страшного, вам полезно повращаться.
— Да нет, не в этом же дело, — сказал Крылов. — Я про заключение. Вы ж фактически закрываете работу Тулина.
— Вот и хорошо, делом займется. Как вернетесь, заходите, мы планы обговорим.
Голицын надел очки и развернул английский журнал. Крылов вышел к секретарше.
— Все в порядке? — спросила она. — Я всегда верила в вашу звезду.
Крылов постоял перед ее столом.
— Ксюша, это невозможно, — сказал он и вернулся в кабинет Голицына.
— Я не могу, — сказал он с порога. — Это ж бездоказательно.
Голицын удивленно вскинулся.
— Вы еще здесь? — Он отшвырнул журнал. — Как вы сказали?
— Бездоказательно, — повторил Крылов. — Простите меня, Аркадий Борисович, но я не вижу, в чем Тулин ошибается…
— Заключение и не требует подробного разбора. Вы, дорогой мой, читали статьи Тулина?
— Читал.
— Как, по-вашему, у него достаточно обоснованы выводы? А? То-то!
— У него есть вещи спорные, но…
— Послушайте. — Голицын нахмурился. — Вы никак собрались меня поучать? Вы, что же, хотите, чтобы я благословил Тулина на его авантюру? Не ожидал от вас.
— Это не авантюра. Пусть местами его выводы не вполне корректны, но тем более он имеет право удостовериться…
— Не имеет! — закричал Голицын. — Настоящий ученый не имеет права на такую торопливость. Накопит материал, тогда посмотрим. Пока у него одна самоуверенность.
— Сколько можно копить факты, когда-нибудь надо…
— Сто лет, тысячу лет, сколько потребуется!.. Зеленые яблоки рвать ума не надо. — Он успокоился. — Вы же знаете, Сергей Ильич, я не против любого метода активных воздействий. И его метод тоже во своевремении.
Рано еще, миленький вы мой. Слишком мало мы знаем. В данном случае нужна обстоятельная подготовка, чтобы не скомпрометировать… — Собственная терпеливость настраивала его на отеческий лад. Ведь все это когда-то было и с ним самим. Упрямо сведенные брови, опущенная голова, старый, осторожничающий профессор — как смешно повторяется жизнь!
— Я тоже начинал с этого, — сказал он. — И мы требовали действий, мы твердо были уверены, что именно нам удастся покорить небеса. Мы надеялись стать громовержцами. — Он прикрыл глаза, вглядываясь в прошлое. — Строптивая юность… милая, строптивая, мечтательная юность. Им все кажется просто, легко, они парят над землей, не желая задумываться над мелочами. Но это пройдет, они поймут.
«Посыпалось! Сейчас заведет про Гриднева», — подумал Крылов.
— Тем более, — начал он, — вы можете меня…
— Старики, вроде Гриднева или Оболенского, казались нам… Любопытно, кем я кажусь вам сейчас? Окурок? Старая песочница?
— Почему ж окурок? — Крылов покраснел, и Голицын вдруг проницательно усмехнулся.
— Понимаю и ни в чем не виню. И даже Тулина готов понять. А знаете: понять — значит наполовину оправдать. Терпеть не могу ученых, которые никогда не ошибаются. Завиральные идеи полезны, но… — он наставительно поднял палец, — до той поры, пока они не мешают главному направлению.
Дверь приоткрылась, показалась голова Агатова. Голицын кивнул, и Агатов осторожно протиснулся, скользнул вдоль стены, прислонился к шкафу, стараясь не мешать Голицыну, который, заложив руки за спину, ходил, как на кафедре во время лекции.
— В одна тысяча сотом году Альхазен открыл рефракцию, вычислил высоту атмосферы. Увы, науке это понадобилось лишь пять столетий спустя, и тогда Торричелли пришлось открыть все заново. Научные идеи должны идти в ногу со своим временем. — История науки была его коньком, тут он мог говорить часами.
Крылов протянул заключение Агатову.
— Вы читали?
— А что ж Альхазен, — громко спросил Агатов, — так и пропали его труды?
— Вот именно, — сказал Голицын. — Их обнаружили совсем недавно.
Крылов посмотрел на Агатова, потом на Голицына.
— Аркадий Борисович, неужели вы сами составляли это заключение? — внезапно спросил он.
Голицын остановился обеспокоенный.
— А что?
— Не похоже. Тут не ваши выражения: «авантюризм» или вот «псевдонаучная аргументация».
— А-а, как бы ни браниться, лишь бы добиться, — несколько смущенно запетушился Голицын.
— В научной полемике ни к чему дипломатничать, — сказал Агатов.
Голицын обернулся к нему.
— Но, Яков Иванович, мы тут посылаем это в несколько иные сферы.
Агатов твердо сказал:
— Как раз военным нужны четкие определения.
— Возможно, возможно. Нам тут соперничать с Яковом Ивановичем не резон, да и я не вижу нужды, была бы суть… Так на чем я остановился? Ах, да, вот представьте, лет через сто отыщут идею Тулина и какой-нибудь историк напишет про смелый, непонятный современникам проект. Жил-де некий Голицын, называл Тулина фантазером, не понял, не оценил. Заклеймит этот историк всех нас. Пригвоздит к столбу, — проговорил он с восторгом. — Видите, насколько я беспристрастен.
— Да, вы беспристрастны, — медленно сказал Крылов, — но к кому вы беспристрастны?
— Однако!
Голицын умел отвечать на дерзости уничижительным достоинством. В такие минуты он становился недосягаемым, под стать портретам Франклина и Ломоносова, старинному кабинету черного резного дуба, где все стояло незыблемо с тех пор, как Голицын пришел сюда.
— К вашему сведению, Сергей Ильич, у меня с Тулиным никаких личных взаимоотношений нет. И он мне не конкурент. — Крылья его носа высокомерно дернулись. — Надеюсь, это ясно? Делить мне с ним нечего.