Глушитель я достать не смог, но, пожалуй, – скажу вам честно – от глушителя мало толку.
Джонатан все понял. Он смотрел на небольшой револьвер, который Ривз достал из кармана, и думал про себя – какой же я легкомысленный и бестолковый. Выстрелить из этого револьвера – значит, выстрелить потом в себя. Только так он и расценивал этот револьвер.
– И еще, конечно, это, – сказал Ривз, вынимая из кармана удавку.
В Мюнхене, при более ярком освещении, веревка приобрела мертвенно‑бледный, телесный оттенок.
– Попробуйте… да хотя бы на спинке стула, – предложил Ривз.
Джонатан взял бечевку, набросил ее на спинку стула и равнодушно затянул петлю. На сей раз он даже отвращения не испытал, лишь почувствовал какую‑то пустоту. Интересно, подумал он, если у него в кармане или еще где‑нибудь найдут эту бечевку, сразу догадаются, что это такое? Наверное, нет, решил он.
– Вы обязательно должны дернуть, – мрачным голосом произнес Ривз, – и затянуть потуже.
Джонатан вдруг почувствовал раздражение. Он начал было говорить что‑то недовольным тоном, но оборвал себя на полуслове. Затем снял бечевку со стула и уже хотел бросить ее на кровать, но Ривз посоветовал:
– Положите ее в карман. Или в карман костюма, который собираетесь надеть завтра.
Джонатан начал было засовывать бечевку в карман брюк, но потом, подойдя к своему синему костюму, запихнул ее в брюки, висевшие на вешалке.
– Еще хочу показать вам два снимка.
Ривз достал из внутреннего кармана пиджака незапечатанный белый конверт. В нем оказались две фотографии, одна глянцевая, размером с открытку, другая – аккуратно вырезанный из газеты снимок, сложенный пополам.
– Вито Марканджело.
Джонатан взглянул на глянцевую фотографию, треснувшую в двух местах. На ней был запечатлен мужчина с круглой головой и округлым лицом, толстыми чувственными губами и вьющимися черными волосами. На висках пробивалась седина, отчего создавалось впечатление, будто из головы у него идет пар.
– Ростом он примерно пять футов шесть дюймов, – сказал Ривз. – Волосы у него седые, он их не подкрашивает. А здесь он веселится.
На газетном снимке были запечатлены трое мужчин и две женщины, стоявшие за обеденным столом. Стрелка, проведенная чернилами, указывала на коренастого, смеющегося человека с седым пухом у виска. Подпись была на немецком языке.
Ривз взял у Джонатана снимки.
– Давайте сходим за пальто. Какие‑то магазины ведь открыты. Кстати, предохранитель у этого револьвера действует так же, как и у того. В нем шесть патронов. Я положу его сюда, ладно?
Ривз взял револьвер, лежавший на кровати, и положил его в чемодан Джонатана.
– Бриннерштрассе – очень хорошее место для покупок, – заметил Ривз, когда они спускались в лифте.
Они пошли пешком. Джонатан оставил свое пальто в номере гостиницы.
Он выбрал в магазине темно‑зеленое твидовое пальто. Кто все это оплачивает? Впрочем, это совсем не важно. Джонатан подумал также, что это пальто ему, возможно, придется носить только сутки. Ривз настоял на том, чтобы заплатить, хотя Джонатан и говорил, что отдаст Рив‑зу деньги, как только поменяет франки на марки.
– Нет‑нет, доставьте мне удовольствие, – сказал Ривз, мотнув головой, что иногда было равноценно улыбке на его лице.
Джонатан вышел из магазина в новом пальто. По дороге Ривз показывал ему достопримечательности: Одеонс‑платц, начало Людвиг‑штрассе, которая, по словам Ривза, вела в Швабинг, район, где был дом Томаса Манна. Они дошли до Englischer Garten [48] , потом взяли такси и поехали в пивной зал, хотя Джонатан предпочел бы выпить чаю. Он понимал, что Ривз пытается сделать все, чтобы он расслабился.
Он понимал, что Ривз пытается сделать все, чтобы он расслабился. Джонатан и без того расслабился, и его даже не волновало, что скажет завтра утром доктор Макс Шредер. Вернее, ему было все равно, что скажет доктор Шредер.
Они поужинали в шумном ресторане в Швабинге. Ривз объяснил, что практически любой из находившихся в заведении был «либо художником, либо писателем». Джонатан находил удовольствие в общении с Ривзом. От выпитого пива у Джонатана немного кружилась голова, но он не отказался от бокала «Гумпольдсдингера»
Ничего нового для Джонатана. Даже в известии о том, что результаты осмотра будут готовы завтра утром.
Джонатан и Ривз вышли из больницы около одиннадцати и направились вдоль набережной Изара. Они проходили мимо детей в колясках, каменных жилых домов, мимо аптеки, мимо бакалейной лавки – всего того, что составляет жизнь, к которой, как казалось Джонатану, он не имеет никакого отношения. Ему даже приходилось вспоминать, что надо вздохнуть. Сегодня все кончится, думал он. Ему хотелось броситься в реку и, может даже, утонуть или стать рыбой. Присутствие Ривза и его манера бросать обрывочные фразы раздражала. Наконец ему удалось заставить себя не слышать Ривза. Джонатан чувствовал, что не сможет сегодня никого убить, ни с помощью удавки, лежавшей в кармане, ни из револьвера.
– Не взять ли мне чемодан, – прервал свои размышления Джонатан, – раз уж поезд отправляется в два с чем‑то?
Они сели в такси.