Только в тысячу раз красивее!..
М-да... Тут Сурен Гургенович проигрывал со страшной силой! И в ассортименте напитков, и в интерьере, и вообще...
Зато в защиту Сурена Гургеновича должен заметить, что таких аппетитных запахов, как в нашей шашлычной, здесь, конечно, не было. Запахи в ночном корабельном баре, прямо скажем, были не фонтан. Слегка алкоголем, чуть-чуть пивом, еле-еле какими-то бутербродиками, жареными орешками и...
...клянусь, сильно попахивало нашим братом — Котом!.. Вот это да!
Я сразу подумал, что кто-то из посетителей бара с собой тоже Кота принес. Огляделся кругом — ни души. Только Лысый, мой Водила и Я. И все. А тянет котовым запахом прямо из-за стойки, за которой пожилой мужик в голубой жилетке и голубой «бабочке» моет стаканы и рюмки. Увидел он моего Водилу и говорит:
— Привет! Ну как, эта черненькая тебе ничего не откусила?
— Ладно тебе... — неожиданно застенчиво прервал его мой Водила. — Ты нам по полторашечке беленькой сделай и пивка холодненького. И орешков на загрыз. О’кей?
— Ноу проблем! «Фишер» будешь?
— У тебя «Фишер» есть?! — удивился Водила.
— Для своих держу, — подмигнул мужик в голубой жилетке. — Покурите, сейчас принесу.
— Что за «Фишер»? — удивился Лысый.
— Пиво такое. Лучше «Карлсберга», лучше «Туборга», лучше любого... Очень редко им его поставляют. И мало.
— Я смотрю, тебя тут все знают, — позавидовал Лысый.
— Не, не все. Новенькие — те и в упор не видят. А кто давно, плавает — те конечно. Я ж только в «Совтрансавто» двадцать лет отышачил. И который год уже на фирму вкалываю. Считай, минимум раз в месяц я со своей лайбой плыву туда и обратно. Я этого бармена уже лет пятнадцать знаю...
Тут Бармен принес Водиле и Лысому водку, пиво, орешки и даже сухарики с запеченным сыром.
Шура их просто обожал! Сам запекал в нашей духовке, всех угощал и ужасно хвастался этими сухариками. На меня прямо домом нашим пахнуло!..
— Не заложишь? — спросил Водила у Бармена и приоткрыл сумку над моей головой. — Гляди, какую я животную везу. У тебя пожрать для него ничего не найдется?
Бармен посмотрел на меня, усмехнулся и спросил Водилу:
— Сколько на твоих?
— Пять минут четвертого.
— Все! — решительно произнес Бармен. — Имеем право.
Он закрыл двери бара на ключ, погасил свет, оставив его только над нашим столом и своей стойкой. Сразу стало, даже уютнее...
Потом он пошел за стойку, снял с бутербродов разную всячину и все это сложил на небольшой подносик. Туда же он поставил глубокую плошку, а в плошку налил до краев сливок из красивого картонного пакета. Все это притащил к нашему столу и сказал:
— Зная тебя, думаю, что и ты меня не заложишь... — И снова пошел за стойку бара.
Оттуда он вышел, держа на руках огромного толстого белого пушистого Кота. Так вот чей это запах почуял я с самого начала!
Кот висел на руках Бармена без каких-либо признаков жизни. Если бы не его сонные, вяло мигающие глаза, я подумал бы, что он мертв...
— Твоего как зовут? — спросил Бармен.
— Кыся... Может, Барсик там. Или Мурзик. Хрен его знает... Я его Кысей зову.
— А моего — Рудольф. — Бармен поставил тарелку со жратвой и сливками под стол между своим Котом и мной и сказал нам:— Знакомьтесь, ребята. Надеюсь, поделитесь по-братски...
Я тут же приготовился было к драке, но толстый Рудольф посмотрел на меня своим сонным глазом и нехотя промямлил по-нашему:
— Ты давай лопай... Меня уже тошнит смотреть на все это. Не стесняйся. Как тебя?.. Кыся, что ли?..
— Мартын меня зовут, — ответил я и понял, что драка не состоится.
Бармен принес для себя большую домашнюю фаянсовую чашку с крепким горячим чаем и присел за наш столик.
— А водочки? — спросил его Лысый, но Бармен отрицательно покачал головой.
— Не пьет он, не пьет, — усмехнулся Водила.
— А может, стопарик все-таки врежешь? — настаивал Лысый.
— Ежели я при своей профессии буду еще и стопарики врезать, недолго и в ящик сыграть, — рассудительно ответил Бармен. — А у меня в мои пятьдесят два годика, как говорит наш доктор Раппопорт Иван Евсеевич, сердце как у двадцатилетнего! И это при том, что я чуть не каждую ночь только под утро спать ложусь. Да, Рудольф?..
Но Рудольф в его сторону даже ухом не повел. А мне сказал:
— Он на своем здоровье прямо чокнулся. Ни жены, ни детей... Раз в месяц девку какую-нибудь из бара снимет, она на нем минут пять попрыгает — и все. Таблетки глотает, витамины жрет. Когда в Стокгольм на «Ильиче» ходили, все какие-то порошки шведские покупал для долголетия. Еще года два назад говорил мне: «Клянусь, Рудик! Миллион долларов сделаю — и свалю с судна. Куплю на юге Франции (он по-французски запросто...) маленький кабачок, домик, и заживем мы с тобой, как белые люди»... Сегодня у него, по-моему, за третий миллион пошло, а он все не сваливает. Конечно, где мы еще столько заработаем? Только на нашей русской территории. То — недолив, то — пересортица, то — неучтенка, то — списание... А на «ченче» сколько мы имеем?! Ты ему бундесмарки — он тебе сдачу долларами, ты ему доллары, он тебе сдачу — франками... И все по СВОЕМУ СОБСТВЕННОМУ курсу! Представляешь, сколько мы здесь навариваем?! Это еще при том, что мы всем поголовно «отмазки» платим — и кухонному шефу, и кладовщикам, и старшему бармену, и директору ресторана. А уж командный плавсостав у нас весь пьет на халяву!
— Ты извини меня, Рудик, — говорю. — Я в этом — ни ухом, ни рылом. Мой вроде писателя был, и мы с такими делами очень редко сталкивались. Один раз только мой в газету про что-то похожее написал, так его через два дня отловили на нашем пустыре и чуть не до смерти изувечили. Я его потом недели две выхаживал... Ты бы поел чего-нибудь, а, Рудик?.. А то я уже чуть не всю тарелку сожрал.
— Ладно, — говорит Рудольф. — Подцепи мне вон тот осетровый хрящик.
— Чего?! — не понял я. — Какой хрящик?
— Осетровый. Что, осетрины не знаешь?
— Нет.
— Господи... Что же ты тогда знаешь? — удивился Рудик.
— Хек знаю мороженый. Зато когда оттает...
Судя по толстой роже Рудольфа, по его заплывшим, ленивым, нелюбопытным глазкам, он о хеке вообще впервые слышал. Поэтому я даже не стал продолжать.
— Чего тебе дать-то? — спрашиваю.
— Вон тот хрящик, — говорит Рудольф. — Он у тебя под носом лежит. Запомни — осетрина самая дорогая рыба! Мы на ней будь здоров какие бабки делаем... Есть еще, правда, севрюга, но нам ее в этот рейс почему-то не завезли.
Выцарапал я для Рудольфа хрящик этой сев... Тьфу! Осетрины, сам попробовал. Не хек, конечно, но есть можно. И взялся за ростбиф. А над столом плывет свой разговор.
— Куда идете, чего везете? — спрашивает Бармен.
— Я водочку «Столичную» в Нюрнберг везу, — говорит Лысый.
— А я фанеру в Мюнхен к Сименсу, — отвечает мой Водила. — Хотя грузились на одной фирме. У его хозяев. — И Водила кивнул на Лысого.
При этом известии у меня уши торчком встали, а хвост непроизвольно мелко-мелко забил по полу! Рудольф даже испугался.
— Ты чего?! — говорит. — Успокойся.
— Заткнись... — шиплю ему. — Не мешай слушать!
Мой Водила и говорит Бармену:
— Они меня вместе с тачкой у моих делашей перекупили на месяц, загрузили фанерными кипами — полтора метра на полтора — и вместе с этой фанерой запродали меня на корню Сименсу. Я в Мюнхене разгружусь и начну на этого Сименса почти месяц по Германии как папа Карло вкалывать... Да, кстати!.. — Мой Водила повернулся к Лысому. — Я все хотел тебя спросить, да в суматохе запамятовал... Чего это твои винно водочники вдруг взялись фанерой торговать?
— Откуда мне знать? Может, излишки распродают...