— А как реагировал Бин?
— О, это была ненависть с первого взгляда. Причём взаимная. Бин всегда говорил мне, что Майкл — «барракуда в костюме».
— Что, я полагаю, было правдой.
— Гм, это всё-таки было немного несправедливо. Я имею в виду, по отношению к барракудам.
Похоже, она шутила так не в первый раз. Веселее не стало.
— Но что, в конце концов, заставило вас разойтись?
— Майкл не любил меня.
Марси попыталась произнести это так, как будто это не имело значения.
— А точнее?
— Думаю, он понял, что хоть он и нравится Уолтеру, но рано или поздно Бин возьмётся за ум и станет боссом. Идея быть дублёром его не вдохновила и он взял самоотвод.
— Плохо, — глубокомысленно сказал я.
— Да. Если бы только он потерпел ещё пять месяцев... — она не договорила. Без комментариев. Даже без пожеланий Майклу Нэшу гореть в аду.
Я не имел ни малейшего понятия, что говорить («Ой, так это значит тебя кинули?»). Так что оставалось просто молчать и следить за дорогой.
Потом мне пришло в голову:
— Марси, скажи, а что заставило тебя думать, что со мной будет по-другому?
— Ничего. Я просто надеюсь...
Она коснулась моей руки. По спине побежали мурашки. Общение быстро переставало быть чисто духовным. Следовательно, пора расставить все точки.
— Марси, а у тебя не возникало никаких ассоциаций по поводу моей фамилии?
— Нет. А должны были? — тут её осенило.
— Бэрретт... Инвестиционный банк? Заводы? Это твоя семья?
— Дальний родственник. Мой отец.
Некоторое время мы ехали молча. Потом она тихо сказала:
— Я не знала.
Признаюсь, мне было приятно.
Мы ехали всё дальше — в бархатную ночь Новой Англии.
Не то чтоб я колебался. Просто искал подходящее место.
— Мне кажется, Марси, там должен быть камин.
— Да, Оливер.
Мы нашли его только в Вермонте.
«Хижины дяди Эбнера». У маленького озера Кенауоки. Шестнадцать с половиной за ночь, включая дрова. Перекусить можно в ближайшем бистро «Говард Джонсонс».
Так что перед тем, как слиться в объятиях у камина, я решил угостить её роскошным ужином в ГоДжо.
За едой мы вспоминали детство.
Вначале я основательно достал Марси историей своего полу-преклонения полу-соперничества с отцом.
Потом выслушал ту же песню от неё. Всё, что она делала в жизни, было вызовом её Большому Папочке.
— Честно говоря, Уолтер обратил на меня внимание только после гибели брата.
Мы были похожи на двух актёров, сравнивающих свою игру в разных постановках «Гамлета». Только вот Марси не желала играть Офелию. Её роль, как и моя, была ролью Меланхоличного Принца. Мне всегда казалось, что женщины соперничают со своими матерями. Кстати, о матери она не упомянула ни разу.
— А у тебя есть мать? — наконец спросил я.
— Да, — ответила она. Без эмоций.
— Она жива?
Марси кивнула.
— Они с Уолтером развелись в 1956-ом. Она не добивалась родительских прав. Вышла замуж за торговца недвижимостью из Сан-Диего.
— Ты когда-нибудь видела её?
— Она присутствовала на свадьбе.
Бледная улыбка Марси не убедила меня, что ей это безразлично.
— Извини.
— Я бы всё равно рассказала. Теперь ты.
— Что?
— Расскажи что-нибудь ужасное о своём прошлом.
Я задумался на минуту. И признался:
— Я был хоккеистом. Играл грязную игру.
Играл грязную игру.
— В самом деле? — загорелась Марси.
— Угу.
— Оливер, я хочу подробностей.
Она на самом деле хотела их. Полтора часа кряду она требовала всё новых хоккейных историй.
Но тут я слегка коснулся её губ.
— Завтра, Марси.
Когда я расплачивался, она заметила:
— Это был лучший ужин в моей жизни.
Почему-то я решил, что речь идёт не о макаронах и не о мороженном.
Держась за руки, мы вернулись к «Дядюшке Эбнеру».
Потом зажгли камин.
Потом помогли друг другу стать чуточку менее застенчивыми, чем были до того.
И ещё много приятных вещей произошло тем вечером — как-то само по себе.
А потом мы заснули — обнявшись.
Марси проснулась рано. Но я уже сидел на берегу и смотрел, как восходит солнце.
Кутаясь в свой плащ, с растрёпанными волосами, она села рядом и прошептала (хотя на мили вокруг не было ни души):
— Как ты, Оливер?
— О'кэй, — я коснулся её руки. Зная, что и голос, и глаза выдадут меня.
— Тебя что-то беспокоит?
Я кивнул.
— Потому что ты думал о... Дженни?
— Нет, — сказал я и посмотрел в сторону озера, — Потому что не думал.
Потом, без лишних слов, мы встали и двинулись в «Говард Джонсонс» — завтракать.
— Что вы чувствуете?
— О боже, неужели не видно?
Я улыбался, как идиот. Какие ещё симптомы нужны ему, чтобы подтвердить диагноз «Абсолютно Счастлив»? Станцевать качучу вокруг офиса дока?
— Я не могу дать медицинского определения. Похоже, у вашей науки отсутствует терминология для обозначения счастья.
По прежнему нет ответа. Мог бы хотя бы поздравить.
— Доктор, я на подъёме! Как флаг на Четвёртое июля!
Разумеется, это была банальность. Но, чёрт побери, я был возбуждён, и мне невероятно хотелось поделиться. Даже не поделиться — просто кричать об этом. После бесконечных месяцев оцепенения — наконец что-то напоминающее человеческие чувства. Как я мог объяснить это психиатру?
— Послушайте, доктор, мы нравимся друг другу. Создаются отношения. В каменной статуе потекла живая кровь.
— Это — в общем, — предположил доктор Лондон.
— Это главное, — настаивал я, — Вы не понимаете, мне — хорошо?
Пауза. Почему человек, который так хорошо понимал мою боль, выглядит теперь глухим к моему счастью? Я посмотрел ему в глаза.
Всё, что он произнёс, было: «Завтра в пять».
Я кивнул и выскочил на улицу.
Мы уехали из Вермонта в семь сорок пять и, сделав пару остановок на кофе, заправку и поцелуи, в полдвенадцатого прибыли к её дому — крепости в стиле барокко. Машину оставили швейцару. Я взял Марси за руку и привлёк на расстояние приятной близости.
— На нас же смотрят! — запротестовала она. Не слишком настойчиво, впрочем.
— Это Нью-Йорк. Всем до лампочки.
Мы поцеловались. Как я и предсказывал, никому в городе не было дела. Кроме нас самих.
— Давай пообедаем вместе, — предложил я.
— Обед — сейчас.
— Отлично! Мы как раз вовремя.
— У меня дела, — сказала Марси.
— Не переживай! У меня отличные отношения с твоим боссом.
— Но у тебя тоже есть обязанности. Кто стоял на страже гражданских прав, пока нас не было в городе?
Ха! Бэрретт не подрывается на собственных минах.
— Марси, я здесь, чтоб реализовать своё фундаментальное право на счастье.