И без того я хорошо все вижу!
Рядом с домом Али стоит дом председателя колхоза - двухэтажный, красивый, богато обставленный. У председателя четверо детей, один лучше другого. Утром, уходя на работу, председатель обнимает и целует их. Любят крестьяне своего вожака. А вожаку приходилось нелегко: бедняга был вынужден выпивать по нескольку раз в День. Туристы, свои и чужие, гости, знакомые и незнакомые, командированные, руководящие и рядовые, так и валят сюда, в это изумительное по красоте, колоритности и богатству село, славящееся к тому же великолепным пляжем, и председатель должен каждого встретить, принять ну и, разумеется, угостить хоть одним стаканом вина.
Попробуй-ка тут выдюжить! И чтобы спасти любимого вожака, село специальным решением постановило назначить ему двух заместителей: по линии экскурсий и по части угощений. С тех пор председатель вздохнул свободнее.
У самой границы, почти под нашей вышкой, живет молодая вдова Феридэ. Муж ее Хасан погиб за год до моего приезда. Рассказывают, был он на редкость красивым парнем и утонул, вылавливая огромные бревна в разбушевавшемся море. Двое суток, пока искали тело Хасаиа, валялась на берегу Феридэ с разодранной грудью и окровавленными щеками. Потом она надела черное платье и заперлась в доме.
Каждое утро я вижу Феридэ. Она работает в мандариновом саду. С ней двое соседских детишек, девочка и мальчик, их оставляют ушедшие на работу родители. Дети ни на шаг не отстают от Феридэ, когда она присаживается отдохнуть, они обнимают ее, теребят за волосы, целуют. На селе говорят, что с того, дня, как погиб Хасан, никто не видел Феридэ улыбающейся. Я вижу смеющуюся Феридэ - она смеется с детьми, обнимающими ее в мандариновом саду. Лицо Феридэ, похожее на умытое дождем солнце, сияет, круглые плечи трясутся, подпрыгивает высокая грудь. Она ложится на спину, сажает детишек себе на грудь и о чем-то рассказывает им на своем красивом, сладком, словно песня, языке. Я любуюсь Феридэ, ее красотой, ее смехом и молю бога, чтобы и завтрашний день выдался погожим, чтобы и завтра пришла в мандариновый сад Феридэ.
Сегодня мы заступили в наряд с утра: я и Щербина - на вышке, Пархоменко с Танго проверяют КСП. Только мы поднялись на вышку, на минарете появился молла.
Зажав по обыкновению ухо рукой, он затянул:
- Ал-ла-а-а, ал-ла-а-а!
- Слышь, Петро, никак он решил обратить нас в свою мусульманскую веру! - сказал я Щербине.
- Ну его в болото! Надоел, старый хрыч! - буркнул Петро.
Молла закончил беседу с аллахом, не взглянув почемуто в нашу сторону, и на границе начался новый день, как две капли воды похожий на день вчерашний. Крестьяне разбрелись по огородам, рыбаки потянулись к морю, учитель погнал своих цыплят в школу. И снова, как всегда, появилась молодая, красивая жена его в синих брюках и красной кофточке, взобралась на валун и направила на нас подзорную трубу. Я взял у Щербины бинокль.
- Второй год я близко к женщине не подходил, уступи мне хоть ее! толкнул меня Щербина. - Отдай бинокль!
- Сгинь! - прикрикнул я на него. - Ты получаешь из Харькова три раза в неделю письма и рнимки своей курносой девочки? Получаешь! И хватит с тебя!
Жена учителя, без сомнения, разглядывала нас. Я невольно поправил фуражку и воротник. Она также провела рукой по волосам. Я опустил бинокль и улыбнулся. Посмотрев снова в бинокль, я увидел, что она также опустила трубу и улыбнулась. Я поднял руку и согнул ее в локте. То же самое проделала она. Так длилось несколько минут: женщина, словно в зеркале, повторяла все мои движения.
- Пиши, Щербина: жена учителя продолжает наблюдение за нашими постами...
- Одно и то же каждый день. Разведчица она, факт!
Разведчица? Не знаю... Что-то не слышал я, чтобы разведчики действовали так открыто. Смотрит на нас и улыбается...
Вот кто впрямь разведчик, так это тот глупый тип, что пристроился в яме за кустом и думает, что мы не видим его. Эй, выходи, чудак, не мучай себя, ведь я целый год вижу тебя! И твою стереотрубу отлично вижу, хоть ты и полагаешь, что я принимаю ее за ветку.
Выходи, выходи, нечего тебе играть в кошки-мышки! "Куку! Вижу тебя!" хочется мне крикнуть горе-разведчику, но делать этого нельзя, ибо подобный поступок расценивается как вмешательство во внутренние дела сопредельного государства и нарушение его суверенитета. Так сказал майор Чхартишвили.
...А жена учителя все смотрит и улыбается, смотрит и улыбается. Кто же ты, незнакомка? Ну-ка дай погляжу я как следует на тебя ...Так... Еще ближе... Отлично!
Я теперь вижу ее так четко, словно между нами нет расстояния в сотни метров. Ну вот, теперь поговорим, красавица!
- Здравствуй, девушка!
- Здравствуй, парень!
- Как тебя звать?
- Зачем тебе мое имя?
- Просто так. Хотелось знать, какое оно - грузинское?
- А тебя как зовут?
- Меня? Автандил. Только об этом никто не должен знать, это военная тайна!
- Хорошо, парень, никто не будет знать.
- Сколько тебе лет, девушка?
- Как по-твоему?
- Девятнадцать, двадцать, двадцать один. Да?
- Да.
- Что ты тут делаешь целыми днями? Смотришь и смотришь на меня. Может, я нравлюсь тебе?
- Очень нравишься!
- Но ведь у тебя есть муж!
- Есть. А ты мой побратим.
- Как?!
- Побратим, брат мой!
- А-а-а... И не надоедает тебе сидеть вот так целый день и смотреть на нас?
- Нет. Я смотрю на вас, на моих братьев и сестер, и мне так хорошо с вами... Может, я мешаю вам?
- Нет, что ты! Без тебя было бы так скучно... Ты очень красивая.
- Знаю. И ты очень красивый.
- Это тебе так кажется.
- Нет, не кажется. У вас все красивое. Разве не так?
- Так. А у вас как?
- Как видишь...
- И у вас красиво.
- Хочешь утешить меня?
- При чем утешить? Село-то ваше - часть нашего, одна земля, одно небо... Вот только неухоженное оно...
- Да, ты прав.
- А старушка эта - свекровь твоя?
- Свекровь.
- Зовет тебя домой?
- Зовет.
- Ты уйдешь?
- Уйду.
- Завтра придешь? - Приду.
- Ну, до свидания!
- До свидания, брат!
- Пиши, Петро: жена учителя закончила наблюдение за нашими постами... Появились два американских "джипа", из них вышли два старших офицера, направились к зданию заставы... Пишешь, Щербина?
- Пишу, мать их за ногу, пишу! - вздохнул Петро.
Вдруг на той стороне раздались крики, свист, улюлюканье. Из кухни аскеров вырвалась огромная кавказская овчарка и во весь дух помчалась к селу. Собака держала в пасти говяжью ляжку. За овчаркой бежал повар с топором в руке, за поваром - аскеры. Перспектива остаться без-обеда удваивала силы преследователей - они стали настигать собаку. Тогда овчарка вдруг повернула к морю.
Аскеры с криком последовали за ней. Собака с разбегу бросилась в воду, взметнув фонтан брызг, сделала несколько шагов, потом обернулась и угрожающе зарычала.
Аскеры в нерешительности остановились. Повар оказался смелее: он стал медленно приближаться к овчарке. Плыть дальше собака не решалась. Она поняла, что борьба проиграна и придется расстаться,с мясом. И тогда случилось непредвиденное: собака с мясом в пасти перемахнула через линию границы, отряхнулась, улеглась на нашей территории и принялась спокойно уплетать отвоеванную ляжку. Иногда она поднимала голову и вызывающе смотрела ва аскеров, словно спрашивала: "Ну что, почему вы не идете сюда?" Покончив с ляжкой, овчарка еще некоторое время пробыла на нашей земле, а потом, убедившись, что аскеры ушли, не спеша отправилась восвояси.
- Эй, что там произошло? - окликнул нас подошедший Пархоменко.
- Ничего особенного. Собака ихняя перешла.
- Спустить Танго? - спросил Пархоменко.
- Куда твоей неженке Танго до того пса - за пять минут полкоровы сожрал! - ответил Щербина.