Я оставил холм по правую руку, слева от меня протекал небольшой ручеек. Мой маленький скакун фыркнул, кажется, мое напряжение передалось и ему.
Кольчуги воинов сверкали на солнце – теперь я был уверен в том, что это солиндцы. Доспехи хомэйнов, более тусклые и темные, не так роскошно смотрятся при свете дня – но и не выдадут воина в темноте, при свете звезд, когда нужно надежно укрыться в подлеске или в кустарнике. Этому отец успел меня научить, возможно, Беллэм был просто слишком уверен в неодолимости своего войска, чтобы принимать. такие меры предосторожности.
Я продолжал двигаться вперед. Но вперед поехали и они.
Трое из них – те, что были в кольчугах.
Они спускались с вершины холма прямо ко мне, отрезая мне путь, я увидел, что они обнажили мечи. Никаких переговоров, никаких случайных встреч на дороге – им нужна была кровь, а я вовсе не собирался лить ее попусту.
Опередить их мне навряд ли удалось бы – глубокий снег был бы достаточной преградой для любого коня, для моего же малыша – в особенности. И все же ему явно хотелось избежать более близкого знакомства с солдатами – и я не стал препятствовать ему, когда он перешел в галоп, проваливаясь в подтаявший снег по брюхо.
Я пригнулся к жесткой холке пони, стараясь хоть немного облегчить его ношу, он дышал тяжело, с хрипом, а позади уже раздавались крики настигавших меня всадников.
Мой скакун споткнулся – и упал на колени. Я вылетел из седла, не то чтобы это было для меня совершенной неожиданностью – я тут же вскочил на ноги, обернулся, готовясь встретиться лицом к лицу с нападавшими, и взялся за лук.
Первой стрелой я снял с седла одного из солиндцев: она вонзилась ему в горло. Следующая засела в груди второго всадника – но третий доскакал до меня прежде, чем я успел выстрелить еще раз.
Удар меча выбил у меня лук, я пошатнулся, рухнул на колени во влажный снег, но успел-таки вырвать меч из ножен, – поднявшись на ноги, я был уже готов и к защите, и к нападению.
Солиндец сжал коленями бока коня и поднял его на дыбы, солнце сверкнуло на его клинке. Он приближался. Я разглядел даже знак – белое солнце Беллэма на темно-синем фоне.
Он помедлил только мгновение, чтобы нанести смертельный удар – но этого мгновения мне хватило, чтобы, поднырнув под его меч, всадить клинок в брюхо его коня. Несчастное животное издало вопль, поднялось на дыбы и рухнуло на колени, но солдат успел спрыгнуть на землю, и мы сошлись с ним в ближнем бою.
Удар его широкого клинка должен был прийтись мне в левое плечо, я остановил удар, снизу поймав его клинок, почувствовав, как напряглись жилы на запястьях. Он отклонился, пытаясь пробить мою защиту – я снова поймал его меч и ответил ударом снизу вверх, он попытался увернуться, но на этот раз я без труда прорвал его защиту, и мой клинок по рукоять вошел между ребер солиндца.
Короткий звон стали о сталь – я вырвал меч из раны, а тело солдата осело на снег.
Я мгновенно обернулся, высматривая человека без доспехов и без оружия – но не увидел его нигде. Вершина холма была пуста. Я замер и прислушался – но единственным звуком в солнечной тишине дня был тихий звон ручейка.
Конь солиндца был мертв, а скакуны тех двоих, кого я снял с седла стрелами, убежали слишком далеко, чтобы у меня осталась хотя бы малейшая надежда поймать их. Мне остался мой мохнатый степной конек: его бока тяжело вздымались, он стоял по брюхо в снегу, опустив голову, словно никак не мог отойти от бешеной скачки.
Я вложил меч в ножны, поднял лук и поковылял сквозь снег к степнячку, ругаясь вполголоса, мои кожаные ботинки отсырели, лед обжигал кожу. Лохмотья тоже промокли насквозь от пота и снега. И я по-прежнему вонял.
Я протянул руку к поводьям своего неказистого скакуна – и внезапно почувствовал, как что-то шевельнулось у меня на груди.
Я хлопнул по лохмотьям ладонью, проклиная вшей и блох – но шевеление не прекращалось, я полез за пазуху, нащупал рукоять моего кэйлдонского кинжала – и почувствовал ее движение.
Мгновение – и я извлек клинок на белый свет, сперва я не заметил в нем ничего странного – та же сталь и костяная рукоять – но потом снова заметил, что рукоять шевелится.
Я застыл. Позади меня встревожено зафыркал мой конек – а я стоял и смотрел, смотрел, как завороженный, на движущуюся костяную рукоять.
Она росла – прямо у меня в руках. Гладкая изогнутая рукоять вытягивалась, освобождалась от стального клинка, руны надписи словно бы истаивали, .затягивались костяной тканью – зарастали.
И в этот миг я внезапно понял, что за мной следят.
Я поднял глаза на вершину холма, на которой прежде стояли солиндцы. Там темным силуэтом на фоне ярко-голубого неба вырисовывалась фигура четвертого человека. Того самого, у которого не было ни доспехов, ни оружия. Он стоял слишком далеко для того, чтобы я мог различить черты его лица, но я знал, что он наблюдает за мной – внимательно, пристально, не отрывая глаз.
И внезапно я понял: это Айлини.
Судорожным движением я отшвырнул кинжал и потянулся за луком, собираясь спустить стрелу – но тут же остановился, осознав, что стрела бессильна против чародейства.
Кость. Король Кэйлдон говорил, что это бедренная кость какого-то чудовищного зверя. И теперь Айлини создавал этого зверя из единой кости – прямо здесь, на моих глазах. Здесь, на снежных равнинах Хомейны.
Кости разрастались, их связывали сухожилия – перед моими глазами возник уже целый скелет: длинный гибкий позвоночник, массивные кости плечевого пояса, череп – жемчужно-белый, уставившийся на меня пустыми глазницами…
Потом, уже быстрее, начали возникать из ничего – мозг, нервы, кровеносные сосуды, мускулы, плоть – шкура…
Я смотрел на зверя, едва не разинув рот от изумления, смешанного с ужасом, поняв, что вижу перед собой: гербовый зверь моего Дома, символ силы и мужества – чудесный, едва ли не волшебный зверь, много веков назад исчезнувший с лица земли. Лев Хомейны.
Он прыгнул. Подобрался и прыгнул на моего пони, одним ударом огромной когтистой лапы сбив его с ног – я услышал хруст костей, и, не успел еще бедняга-степнячок рухнуть на снег с переломанной шеей, лев повернулся ко мне.
Я выронил лук и ударился в бегство. Вслед за мной бросился лев великолепный, темно-золотой, с роскошной черной гривой, хвост его хлестал по бокам, словно бы жил своей собственной жизнью. Я бежал – но знал, что он легко догонит меня. И, поняв это до конца, остановился и обнажил меч.
Лев прыгнул – взлетел в воздух, оттолкнувшись от земли мускулистыми задними лапами, вытянув в прыжке передние, с чудовищными черными когтями. Я едва не оглох от громового рыка, кровь бешено застучала в виски..
Одна лапа зацепила мою голову – но все же я успел увернуться от удара, который мог бы сломать мне шею, как тростинку, хотя и без того силы удара хватило на то, чтобы вывихнуть мне челюсть. Из носа у меня хлынула кровь.
Я упал, но продолжал крепко сжимать меч в руках – клинок вонзился в широкую грудь зверя, вспорол шкуру, наткнулся на кость – в прыжке лев едва не вывернул его из моих рук.
На мгновение я оказался распростертым в снегу – но почти тут же вскочил, не чувствуя даже боли, настолько силен был охвативший меня ужас. Голова у меня гудела, рот наполнился кровью. Меч был бессилен против льва – единственной надеждой было задеть какой-нибудь жизненно важный центр, но для этого мне пришлось бы подойти слишком близко к зверю, а тут уж скорее бы он достал меня, чем я его.