За пять лет я часто думал о ней, жалел о том, чего не было между нами – и теперь не мог скрыть своих чувств.
Но между нами по-прежнему был Дункан.
Я отпустил Аликс – хотя видят боги, менее всего сейчас хотел этого.
Она осталась стоять рядом – безмолвная, раскрасневшаяся, но ее глаза были спокойными. Она знала меня лучше, чем я сам знал себя.
– Что ж, это ты уже получил, ничего не поделаешь, – тихо проговорила она,
– но не больше.
– Ты боишься того, что может возникнуть между нами после такого начала?
Она коротко покачала головой:
– Между нами ничего не может быть. Здесь… ничего нет, – коснулась груди слева. Взгляд ее был тверд и спокоен. Я едва не рассмеялся. Какая разительная перемена! Она научилась понимать, научилась сочувствовать – она знала себе цену. Юной девушки, которая боялась чувств и плотского влечения, больше не было: передо мной стояла женщина и мать.
– Я думал о тебе. Все эти годы в изгнании, все ночи…
– Я знаю, – ее голос не дрогнул. – Если бы ты был Дунканом, я бы чувствовала то же. Но ты не Дункан – ты никогда не был и не будешь им никогда.
Ты есть ты. Да, верно, для меня ты – особенный, но для большего время уже давно прошло. Когда-то, может, это было возможно… но не теперь.
Я глубоко вздохнул и попытался вернуть себе самообладание:
– Я не хотел… я вовсе не хотел этого делать. Я только хотел поприветствовать тебя. Но, похоже, отпустить тебя сейчас мне не легче, чем когда бы то ни было, – я суховато улыбнулся. – Не каждый мужчина сделал бы такое признание женщине, которой он безразличен.
Аликс улыбнулась:
– Финн сказал почти то же самое. И его приветствие было… похоже на твое.
– А Дункан?
– Дункана в это время не было. Он ведь не бесчувственный человек.
– И никогда не был бесчувственным, – я вздохнул и поскреб подбородок. – Ну ладно, поговорили – и будет. Как видишь, я пришел, чтобы вымыться.
– Прекрасно.
Глаза Аликс снова лучились теплым янтарным светом – удивительно красивые глаза, что-то среднее между желтыми глазами Чэйсули и карими – хомэйнов, для меня – вдвое прекраснее и тех, и других.
– Сомневаюсь, что еще хотя бы минуту могла бы терпеть твою вонь, – Аликс повернулась к очагу, чтобы подбросить дров в огонь, потом оглянулась на меня через плечо. – Может, ты нальешь в бочку воды?
И тут она вспыхнула, словно вдруг вспомнив, что я – королевской крови, а значит, выше столь низменных забот.
Я усмехнулся:
– И воды принесу, и бочку возьму сам. Ты забыла? Я же все эти годы провел с Финном. И я вовсе не тот человек, которого ты знала пять лет назад.
И, прихватив тяжелую кадку, я вышел. Торрин сидел на краю колодца, покуривая глиняную трубочку. Увидев меня он поднял кустистые брови:
– Я хотел предупредить тебя, что она там, – сказал он, выпустив кольцо дыма. Я хмыкнул, вытаскивая бадью:
– Я и не думал, что мои чувства так заметны всем.
– Мне – да, – Торрин поднялся, придержал бадью и выплеснул воду в кадку. Она была так молода, когда ты встретил ее впервые… Она еще ничего не знала о своем наследии, о своей крови… А потом появился Дункан.
Это имя легло мне камнем на сердце.
– Да… он был умнее меня. Он видел, чего хочет – и взял это – Добился этого, – тихо поправил меня Торрин.
– Господин мой… если ты хочешь отвоевать ее у него, лучше хорошо подумай сперва. Я был ее отцом семнадцать лет Даже теперь я отношусь к ней как к своей дочери. Я не позволю никому причинить ей боль или отнять у нее радость, – он поставил пустое ведро и прямо взглянул мне в глаза. Я подумал, что так же, должно быть, некогда он смотрел в глаза моему дяде.
– Ты Мухаар и можешь делать все что угодно – даже с Чэйсули. Но, думаю, у тебя достаточно здравого смысла, чтобы не совершить такой ошибки.
Большую часть моей жизни я не знал отказа ни в чем – я получал то, что хотел. Женщин тоже. Аликс я потерял прежде, чем понял, как она нужна мне и как желанна. И теперь, поняв это, я знал, как больно терять. Как больно проигрывать.
Особенно – Дункану.
Аликс вышла на порог беленого домика, крытого черепицей.
– Я развела огонь.
Вокруг ее шеи обвивалось ожерелье – золотой ястреб, раскинувший крылья, разинувший клюв, сжимавший в когтях темно-медовый янтарь. Ожерелье лиир.
Свадебный подарок Чэйсули. Подарок, который сделал ей Дункан.
Я втащил бадью в дом и повесил ее на железном крюке над очагом, уселся на табурет, спиной ощущая каждое движение Аликс, глядя в огонь. Она снова занялась своим тестом.
– Когда ты пришла? – наконец спросил я.
– Восемь дней назад. Нас привел сюда Финн, – ее лицо озарилось теплой ясной улыбкой.
– Он тоже вернулся? – мне сразу как-то полегчало.
– Он привел нас с севера.
В ее волосах поблескивали, отражая солнечные лучи, серебряные шпильки и заколки – в такт движениям, и в такт движениям колыхались складки темно-зеленого, цвета мха, платья. Поверх платья была надета длинная, доходящая до колен, безрукавка из овечьей шкуры шерстью внутрь, окрашенная в светло-желтый пастельный цвет и отделанная ярко-зеленым, на талии она была стянута поясом темно-коричневой кожи с золотой пряжкой. И одежда ее, и украшения были не хомэйнской работы – творением рук Чэйсули. И сама она была
– Чэйсули.
Я потер лицо:
– Как он? В порядке?
– Финн? О да, конечно – разве с ним может быть иначе? Это же Финн, – она снова улыбнулась, не на мгновение не прерывая работы. – Хотя, кажется, он-таки нашел себе занятие.
– Женщина, – предположил я. – Он что, наконец нашел кого-то в клане? Аликс рассмеялась:
– Нет, вовсе не женщина. Мой сын. Временами Донал больше похож на своего су-фоли, чем на жехаана. Теперь, к тому же, они стали настоящими друзьями.
Только Финна нужно винить в том, что мой сын временами бывает невыносим. Нам и одного хватало – но теперь у нас два Финна.
– Два Финна ?.. – я представил себе эту картину и рассмеялся, Аликс покачала головой.
– Сказать им, чтобы они пришли сюда? – спросила она. – Мне только нужно поговорить с Каем и со Сторром.
Я снова подумал о той силе, которой обладала Аликс – о той невероятной магии, которая жила в ее крови. Древняя Кровь, изначальные дары богов. Аликс могла говорить со всеми лиир и принимать облик любого из них. Только Аликс.
– Нет, – ответил я. – Я пойду к ним сам – но не раньше, чем избавлюсь от этой грязи.
Сунув руку в воду, я убедился, что она достаточно согрелась. Я спросил Аликс, где бы мне взять бочонок – она указала на прихожую, ежели, конечно, так можно назвать малюсенький коридор усадьбы Торрина.
Бочка была окована медью и все еще еле заметно пахла сидром: несложно было угадать ее первоначальное назначение. В Хомейне-Мухаар у меня была большая дубовая бочка с серебряными обручами, отполированная чуть ли не до блеска, чтобы, упаси боги, ни одна заноза не впилась в тело наследника престола. Однако – что ж, пока и эта сойдет. В изгнании я научился быть благодарным судьбе и за такие мелочи, как возможность нормально вымыться.
Я вкатил бочку в крохотную спальню Торрина и огляделся по сторонам.
Сундук, узкое жесткое ложе, стул. Здесь я и поставил бочку, наполнил ее водой и отправился разыскивать полотно и мыло.
Аликс выдала мне и то, и другое.
– С тех пор, как я покинула ферму, Торрин не менял здесь ничего, – сказала она с грустной улыбкой, быть может, вспомнив тот день, когда Финн похитил нас обоих.
Да и могла ли она не помнить этого? Я – так помнил слишком хорошо. Слишком хорошо. Как и то, что произошло со мной – со всеми нами – с тех пор.
Я долго смотрел на Аликс, сжимая в руках кусок грубого полотна и темное мыло.