Мои люди уже сняли свои маски и назвали себя. Мы привезли вина и еды для завтрака на траве. Рамир был среди них, ты его не узнала? У него с собой лютня, а я на прошлой неделе написал балладу о разыгранной у арки эскападе. Мои родители не одобрят этого, и твой муж, насколько я понимаю, тоже, но никто не пострадал, кроме раненого тобой Валери, и никто не сможет вообразить или предположить, что я мог нанести ущерб тебе или твоей чести. Мы расскажем Арбонне историю, которая повергнет всех в шок на месяц или около того, не больше. Все это я тщательно продумал, — сказал он. Она уловила в его голосе нотку гордости.
— Очевидно, — пробормотала Аэлис. «Месяц или около того, не больше? Не так быстро, сударь». Она пыталась сообразить, как поступила бы на ее месте мать. — Как ты уговорил Бретта в Миравале вам помочь? — Она старалась потянуть время.
Он улыбнулся:
— Мы с Бреттом де Боксом росли вместе. И вместе участвовали в различных… приключениях. Я подумал, что ему можно доверять, что он поможет мне в…
— В еще одном приключении? — Теперь она видела выход. Она встала. Кажется, ей нет нужды думать о матери. Она точно знала, что делать. О чем она мечтала во время долгих ночей только что ушедшей зимы. — В несложном деле с еще одной песней для таверны?
Он тоже встал, неловко, пролив вино. Поставил кубок на стол, и она заметила, что его рука дрожит.
— Аэлис, — произнес он тихим голосом, — то, о чем я писал прошлой зимой, — правда. Никогда нельзя себя недооценивать. Ни со мной, ни с одним из живущих людей. Это не приключение. Я боюсь… — Он заколебался, потом продолжал: — Я очень боюсь, что это осуществление самого заветного желания моей души.
— Что именно? — спросила тогда Аэлис, заставляя себя оставаться спокойной несмотря на то, как повлияли на нее эти слова. — Выпить вместе со мной бокал вина? Как это тонко. Какое скромное желание у твоей души!
Он изумленно заморгал, но потом взгляд его изменился, загорелся, а на лице появилось такое выражение, что у нее подогнулись колени. Она постаралась не подать виду. Но он быстро понял значение ее слов, слишком быстро. Она вдруг перестала чувствовать себя столь уверенно. И пожалела, что ей некуда поставить свой бокал с вином. Вместо этого она залпом осушила его и уронила кубок на пол, устланный тростником. Она не привыкла к неразбавленному вину, не привыкла оставаться совсем одна наедине с таким мужчиной, как он.
Глубоко вздохнув, чтобы унять биение сердца, Аэлис сказала:
— Мы не дети и не простые жители этой страны, и я могу выпить чашу вина в компании множества других мужчин. — Она удерживала его взгляд, заставляла его смотреть прямо в свои темные глаза. Она сглотнула и четко произнесла: — Мы сегодня должны зачать ребенка, ты и я.
И смотрела на Бертрана де Талаира, от лица которого отхлынула вся кровь. «Теперь он боится», — подумала она. Боится ее, того, что она собой представляет, быстроты и неведомой глубины происходящего.
— Аэлис, — начал он, явно стараясь вернуть себе самообладание, — любой ребенок, которого ты произведешь на свет, будучи герцогиней Мирвальской и дочерью своего отца…
Тут он остановился. Остановился потому, что она подняла руки, когда он начал говорить, и теперь осторожными, медленными движениями распускала волосы.
Бертран умолк, желание, и изумление, и понимание всех последствий отражались на его лице. Он был слишком умным человеком, несмотря на молодость; он мог еще и сейчас отступить, взвесив последствия. Она вытащила последнюю шпильку из слоновой кости и встряхнула головой, позволив водопаду волос струиться вниз по спине. «Открытое пробуждение желания». Так пели все поэты.
Стоящий перед ней поэт, чье происхождение было почти таким же гордым, как и ее собственное, сказал с легким отчаянием в голосе:
— Ребенок. Ты уверена? Откуда ты знаешь, что сегодня, сейчас, что мы…
Тогда Аэлис де Мираваль, дочь графа Арбоннского, улыбнулась древней улыбкой богини женщин, сосредоточенных на собственных тайнах.
— Эн Бертран, я провела два года на острове Риан в море. Там у нас не слишком много магии, но где ей и проявиться, как не в подобных делах?
И тут Аэлис поняла — ей даже не пришлось думать о том, что сделала бы ее мать, — поняла с той же уверенностью, с которой понимала многогранность своего страстного желания, что пора покончить с разговорами. Она подняла руки к шелковым шнуркам у ворота своего зеленого платья и дернула за них, и шелк соскользнул к ее бедрам. Она опустила руки и стояла перед ним в ожидании, стараясь контролировать свое дыхание, хотя это вдруг стало очень трудно.
В его глазах она видела жажду, нечто вроде благоговения и полностью разгоревшийся огонь желания. Эти глаза пожирали то, что она предлагала его взору. Он все еще не двигался, однако. Даже сейчас, когда в ее крови бурлили вино и страсть, она понимала: как она — не служанка из таверны, так и он — не пьяный коран в укромном углу полуночного зала какого-нибудь барона. Он тоже был горд и хорошо знаком с властью, и, казалось, он остро чувствует, как далеко может разнестись эхо этого мгновения.
— Почему ты так его ненавидишь? — тихо спросил Бертран де Талаир, не отрывая взгляда от ее белой гладкой кожи, от выпуклости ее груди. — Почему ты так ненавидишь своего мужа?
На это она знала ответ. Знала, как заклинания, которые жрицы Риан пели снова и снова в звездной, омываемой морем темноте ночей на острове.
— Потому что он меня не любит, — ответила Аэлис.
Тут он протянул к ней руки, странно нерешительным жестом. Она стояла перед ним полунагая, дочь своего отца, пропуск к власти для своего мужа, наследница Арбонны, которая пыталась сегодня, в этой комнате, дать собственный ответ холоду судьбы.
Он сделал шаг, единственно необходимый шаг, заключил ее в объятия, поднял и понес на кровать, которая не была постелью угольщика, и положил ее на то место, куда падал косой луч солнца, теплый, яркий, недолговечный.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ВЕСНА
Глава 1
Им повезло, ветер дул очень слабый. Бледный свет луны лился на тихо колышущееся вокруг шлюпки море. Они выбрали лунную ночь. Это рискованно, но им необходимо видеть, куда идти, когда они окажутся на суше. Восемь весел, поднимающихся и опускающихся почти бесшумно, насколько это было в силах гребцов, вывели шлюпку в море за линию набегающих волн, по направлению к слабым огонькам острова, который теперь приближался, и поэтому опасность возрастала.
Блэз хотел взять только шесть человек, зная по опыту, что в подобных предприятиях лучше полагаться на быстроту и скрытность, чем на численность. Но суеверные арбоннцы, какими были кораны Маллина де Бауда, настояли на восьми участниках, чтобы, когда все закончится, вернулось девять человек, если все пройдет хорошо. Девять, по-видимому, здесь, в Арбонне, считалось священным числом Риан, а сейчас они плыли именно к острову Риан. Они даже заставили бывшего жреца богини совершить над ними обряд посвящения. Блэз, под пристальными взглядами его людей, нехотя опустился на колени и позволил пьяному старику возложить узловатые руки на свою голову. При этом тот бормотал неразборчивые слова, которые каким-то образом должны были благоприятно повлиять на их поездку.
«Это смехотворно», — думал Блэз, изо всех сил налегая на весло и вспоминая, как его заставили уступить в этом вопросе. Собственно говоря, все это ночное путешествие отдавало абсурдом.