Все это только лишний раз доказывает, что кельтский обычай воевать – самый лучший. Надо идти прямо в бой и просто сражаться. Чем больше ты думаешь, тем хуже для тебя.
Гай Филипп был настолько растерян, что даже не стал огрызаться.
– Да заткнись ты! – пробормотал он. – Где этот Горгидас? У меня опять живот болит.
Равнина между Видессосом и Гарсаврой, была самой плодородной из всех земель, встречавшихся римлянам. Жирный чернозем легко крошился в руках, и от земли поднимался густой пар, обещал хороший урожай. Десятки рек и ручьев несли свои бурные воды с плато на равнину. Теплый дождь, приносимый ветром с моря Моряков, орошал те земли, где не было рек.
Мрачные предсказания Виридовикса о плохой погоде, которые он высказывал несколько месяцев назад, сбылись в полной мере. Было так жарко и влажно, что земля парила. Бледные халога, привыкшие к прохладному пасмурному лету севера, страдали больше всех: почти каждый день кто‑нибудь из них терял сознание от жары и приходилось оживлять несчастного, окатив его ведром холодной воды.
– Красный, как вареный рак, – сказал Виридовикс об одном северянине.
Горгидас взглянул на него.
– Ты тоже не слишком хорошо выглядишь, – заметил он. – Попробуй носить на марше вместо шлема мягкую шапку.
– Иди отсюда, – огрызнулся кельт. – Меня нескольким солнечным лучикам не уложить.
Однако Скаурус заметил, что совету врача он все‑таки последовал.
Обилие солнца, воды, плодородная почва – неудивительно, что именно здесь находилась «хлебная корзина» Империи. Вокруг зеленела трава, росли кусты, деревья. Поля гречихи, ржи, пшеницы и хлопка тянулись на десятки километров. На некоторых полях выращивали странные растения, которые Горгидас упорно именовал «растительной шерстью». Немало было и плантаций фиговых, персиковых, сливовых деревьев, экзотических цитрусовых. Поскольку эти плоды не были известны в Западном Средиземноморье, Скаурус не мог отличить один сорт от другого – до того момента, пока не откусил кусок лимона, полагая, что это апельсин. После этого он быстро научился разбираться в них.
Виноградники им почти не встречались – почва была слишком плодородная, и воды здесь хватало в изобилии. Не много видел Скаурус и оливковых деревьев – до того дня, когда они начали подниматься по дороге к плато. До Гарсавры тогда оставалось всего два дня пути.
Облик и характер крестьян, которые обрабатывали эти поля, для трибуна были таким же откровением, как и земля, на которой они трудились. Это были спокойные, крепкие и умелые люди, самые умелые из всех, каких ему доводилось встречать. Он привык к бурному, легко вспыхивающему народу столицы, к шумному и нервному ритму их жизни, к их непомерному себялюбию и чувству превосходства над всеми остальными, к внезапным сменам настроения, которым подвержены видессиане. Он удивился тому, что Империи удавалось процветать столько веков при том, что построена она была на таком зыбком фундаменте.
Горгидас засмеялся, когда как‑то под вечер Марк поделился с ним этими мыслями. Греческий врач всегда находился в эпицентре нескончаемых бесед у ночных костров римлян. Когда сгущались сумерки, он редко уходил из лагеря. Скаурус знал, что у Горгидаса не было девушки. Чтобы не поддаваться одиночеству, он часто беседовал с солдатами и друзьями. Что же касается замечания Марка, то он прокомментировал его таким образом:
– Ты с тем же успехом можешь судить об Италии по тому, что происходит в судебных палатах Рима. В течение всего того времени, что Видессос был Империей, императоры баловали население столицы, чтобы завоевать его доверие. Ты не можешь осуждать их за это – вспомни недавний мятеж! Император может потерять свою голову, если не угодит горожанам! Не забудь, Империи уже много веков; столица привыкла считать роскошь своим законным правом.
Ты не можешь осуждать их за это – вспомни недавний мятеж! Император может потерять свою голову, если не угодит горожанам! Не забудь, Империи уже много веков; столица привыкла считать роскошь своим законным правом.
Трибун вспомнил, как сто лет тому назад, в Риме, Катон сурово осуждал подобные нравы: красивый мальчик может стоить больше, чем кусок земли, а кувшин благовоний дороже пахаря. Как там шутили насчет Цезаря? Что он был мужем каждой жены и женой каждого мужа. Скаурус в недоумении покачал головой. Интересно, во что превратилась бы его родная столица после нескольких веков имперского существования?
Армия вошла в Гарсавру на девятый день похода. Этот город был даже меньше, чем Имброс. Располагаясь у слияния двух рек, он служил торговым центром для большей части западных территорий. Тем не менее, когда экспедиционный корпус разбил здесь лагерь, это почти удвоило население Гарсавры. Что‑то странное было в обличье этого города, но Марк никак не мог понять – что. Гай Филипп заметил это сразу.
– Будь я проклят! – в изумлении воскликнул он. – Этот дурацкий город не имеет крепостной стены!
Дома, лавки, административные здания Гарсавры были открыты со всех стороны и совершенно не защищены от нападения врагов. Теперь Марк более, чем когда‑либо, оценил преимущества столицы. Ведь Гарсавра, сама по себе небольшая столица, должна была бы защищаться от варваров с севера, но здесь так долго царил мир, что люди даже забыли, как строить фортификационные сооружения.
Наделенный чутьем хищника, Виридовикс увидел и другую сторону медали.
– Да, Казд сможет отлично провести здесь время, бросившись на этот обнаженный город. Спины лошадей треснут под тяжестью награбленного.
При мысли о том, что волки Авшара могут выжечь эту мирную плодородную равнину, комок подкатил к горлу Скауруса. Как пьяница в лавке гончара, они в несколько минут разрушат то, что создавалось годами.
– Поэтому нам и платят, – сказал Гай Филипп, – чтобы мы умирали, а они спокойно нагуливали жирок.
Марк подумал, что это все же лучше, чем картина, нарисованная Виридовиксом. К тому же замечание центуриона было не совсем точным – видессиане составляли большую часть армии Маврикиоса, и около трех тысяч местных солдат уже ждали их прибытия в Гарсавре. Но все же в циничных словах центуриона скрывалось и зерно правды.
Люди, которых собрал Баанес Ономагулос, были скорее крестьянами, чем солдатами. Они привели с собой целую коллекцию кляч, их вооружение и доспехи устарели и прохудились, дисциплина и военный опыт вообще отсутствовали.
Командир их, однако, резко отличался от своих солдат. Это был военачальник той школы, из которой вышел и Маврикиос Гаврас. Скаурус внимательно изучал его на приеме, который устроил в честь Баанеса Император. Направляясь к Маврикиосу, Ономагулос проехал мимо рядов римлян. Время от времени он вонзал шпоры в бока лошади, поднимая ее на дыбы. Он не был великаном, но его уверенная посадка и твердый взгляд говорили о том, что он опытный воин. Ему было далеко за сорок, на макушке у него светилась лысина, волосы и густые усы серебрились сединой.
По этикету он должен был подъехать к Императору, сойти с коня и простереться перед ним. Вместо этого он заорал:
– Гаврас, старый ублюдок, как дела?!
Марк ожидал, что сейчас поднимется буря и телохранители‑халога разорвут Ономагулоса на куски. Некоторые из молодых стражников уже взялись за мечи, но Зеприн Красный внимательно следил за Маврикиосом. Видя, что Император не сердится, офицер подал сигнал, и его люди остановились.
Гаврас улыбнулся.
– Я занят только тем, что придумываю – чем бы мне заняться? Может быть, эта работа подошла бы лучше тебе.
Он подъехал совсем близко и хлопнул его по спине. Ономагулос повторил этот жест, и Император покачнулся. Улыбка его стала еще шире.