В первом письме младший лейтенант Новаторов писал, что он чувствует себя ответственным перед мальчиком, которого привел в детдом и которому дал свою фамилию. Он писал, что, когда окончится война и если он останется жив, заберет Юру и усыновит его. "Скажите Юре, что у него есть отец, чтобы он не считал себя сиротой", - писал младший лейтенант Новаторов в своем первом письме.
Прочитав это письмо, Анна Владимировна загрустила. "Благородный ты был человек, младший лейтенант Новаторов, - говорила она. - И почему я, глупая, не расспросила тебя обо всех подробностях, не записала их. Война. Было не до писем. Только приехали на новое место. Все это так. Но почему я не бросила все другие дела и не поговорила с тобой... А может, и те, другие дела, были не менее важны..."
И словно в ответ на ее горькие мысли Зоя протянула второе письмо Новаторова.
"Дорогие товарищи!
Я писал уже вам, что согласен усыновить Юру, пусть только кончится война и скорее разобъем мы проклятого фашиста. Но, может быть, Юрин отец жив. Может, и он, как и я, воюет сейчас с ненавистным врагом, по-звериному напавшим на нашу Родину.
Если Юрин отец останется в живых, надо обязательно помочь ему отыскать сына. Но как это сделать? Как найти человека, если мы и фамилии его не знаем? А ведь возможно, что он был даже мой земляк, потому что женщина с мальчиком садились в поезд в Борисове, а я там прожил всю свою жизнь.
Гитлеровские захватчики принесли нашим людям много страданий. Только они могли пойти на такое. Сколько женщин и детей видел я убитыми на дорогах. И Юрина мать, как я понял, была беременна.
Сейчас вечер, и мы сидим в окопах..."
- Подождите, стойте, - перебила Анну Владимировну Зоя. - Он пишет, что... Так ведь это же я...
- Что - ты? - не сразу поняла Анна Владимировна.
- Женщина беременная... Это мама мной ходила...
Зоя была белее снега.
- Тебе нехорошо? - испугалась Анна Владимировна.
- Нет, нет, - шептала Зоя, опускаясь на стул.
Анна Владимировна снова перечитала письмо.
- Значит, Юра твой брат, - сказала она. Обняла Зою, и та припала головой к ее плечу. Обе плакали.
Потом они смеялись. Смеялись и плакали. Снова и снова перечитывали письмо.
- Анна Владимировна, я должна сейчас же ехать домой. Там у нас мама болеет... Вы должны дать мне эти письма... Знаете, что это будет значить для мамы... А папа... Нет, пока я доеду, пройдет еще столько времени... Я должна позвонить папе, дать телеграмму...
- Сделаем, Зоенька, все сделаем. Сейчас мы уже все сделаем, - с облегчением вздохнула Анна Владимировна.
- Мама, ну что ты все плачешь, что ты все плачешь, - говорил Юра Антонине Ивановне, обнимая ее. - Или ты не рада, что я нашелся?
- Господи, тайком от меня, украдкой, - вытирала слезы Антонина Ивановна. - Да надо ж было только показать его мне, так я бы без всяких ваших фотографий и писем узнала... Дитя ты мое родное, страдалец ты мой горький, - приговаривала Антонина Ивановна, снова заливаясь слезами.
- Ну, на страдальца-то он не очень похож. Ты только посмотри, какой высокий, здоровый, красивый, - глухим от волнения голосом говорил отец. Он подошел к сыну, обнял его, положил ему на плечо руку. - Наша порода. Булатовская.
Когда Михаил Павлович встал рядом с Юрой, одного с ним роста, такой же плечистый, особенно стало заметно, как они похожи.
Антонина Ивановна напоминает сейчас Рене маму Володи Кожухова, которая нашла своего сына и приехала за ним в Калиновку. Она тоже все время плакала и как привязаная ходила следом за Володей. Точно так же ходит сейчас и Антонина Ивановна. Из комнаты в комнату, из кухни в коридор и обратно в кухню.
А Юра незаметно с интересом оглядывает квартиру, посматривает на диван, на столик, на полку с книгами, на деревянные кровати в спальне с горой больших и маленьких подушек. Это ведь дом его родителей, а стало быть, и его дом.
- А вот это, сыночек, знаешь кто? Это ты, - показывает ему Антонина Ивановна портрет на стене.
- Неужели? - удивляется Юра.
С любопытством смотрит он на круглое личико ребенка, освещенное беззубой улыбкой, и сам начинает улыбаться. И на какое-то время высокий стройный юноша со свежим, только что выбритым лицом, становится похожим на ребенка, который с бездумной радостью смотрит на него со стены.
Антонина Ивановна держит Юру за локоть. Юра чувствует теплые руки матери, и сердце его заливает неизведанная до сих пор радость. Рядом с ним его мать. Мама. Наверно, это совсем обычно для того, с кем мать постоянно рядом, от колыбели до усов. Но если руки матери вновь касаются сына уже тогда, когда у сына растут усы... На какое-то мгновение человек может почувствовать себя беззаботно радостным младенцем.
И что в них такое, в этих руках материнских, отчего их прикосновение так греет, так ласкает сердце?
Юра опускает голову и смотрит на руки матери. Розовые, в сетке мелких морщинок. Но даже и на взгляд видно, какие они мягкие, добрые. Да и вся она, мама, такая же мягкая, ласковая - и щеки ее, и походка, и голос. Именно такою и представлял ее Юра.
А отец... Такого и хотелось иметь. Отца, которым можно гордиться. Вот он стоит перед ним, с седыми висками, бывший командир, несколько раз раненный, много раз награжденный...
Юра набирает полную грудь воздуха. Сердце стучит, бьется, словно ему тесно в такой широкой груди.
- Так кто же ты у нас - Шура или Юра? - спрашивает Михаил Павлович.
- Конечно, Шура, - вместо сына отвечает Антонина Ивановна.
- Но ведь он уже привык... и в документах у него - Юра, - не соглашается отец.
- Как хотите, так и называйте, - смеется Юра.
По вечерам к ним собираются соседи, знакомые - поздравить Булатов с такой радостью, посмотреть на Юру. Михаил Павлович показывает им письма, рассказывает, как выяснилось, что Юра Новаторов - это и есть тот самый мальчик Шура Булат, которого война когда-то разлучила с родителями.
- А почему его назвали Юрой? - допытывается тетя Маша, которая тоже пришла к Булатам взглянуть на найденного сына.
- Кто ж его знает, почему так назвали, может, так напугалось бедное дитя, что и имя, и фамилию забыло. Добрые люди окрестили, - горестно говорит Антонина Ивановна.
- А тот лейтенант... Погиб, бедный. Где-то материнское сердце тоже от тоски заходится. Знать бы, что живая да где живет, хоть поблагодарить бы ее за сына...
- Ох, - вздыхает тетя Маша. - Скольких людей загубила война, да каких людей...
- А знаешь, мама, - взял Юра руку Антонины Ивановны, - я сейчас, когда начинаю вспоминать, мне как-то смутно-смутно, будто фильм, что видел давно, видится длинная белая дорога, которая бежит, бежит... И по той дороге идут люди... Много людей. Потом вспоминается какой-то треск и грохот, и люди куда-то бегут, кричат...
- Было все это, Шурочка, было, - со вздохом кивает Антонина Ивановна и снова вытирает ладонью глаза.
- Ну, хватит, хватит, - сжимает Юра мягкую материнскую руку. - Не будем больше об этом.
- Ты еще от болезни как следует не отошла, опять сердцу плохо станет, беспокоится и Михаил Павлович.
- Что ты, что ты, - замахала на него руками Антонина Ивановна. - Теперь я ото всех хвороб навсегда излечилась.
Уже несколько дней, как Юра дома, а Антонина Ивановна все не может до конца поверить своему счастью. В ту ночь, когда Юра впервые ночевал в родном доме, она почти не сомкнула глаз. Только под утро чуть-чуть придремнула. Проснулась в холодном поту. Пригрезилось, что все это сон, снова сон, который так часто за долгие двадцать лет снился ей: будто сын отыскался, будто он опять с ними. Она подхватилась, босиком прошла в другую комнату, где на диване спал Юра. Нет, он не приснился Антонине Ивановне, он был здесь, ее сын.