Мир жил жизнью грозы, жизнью воды и молний, жизнью быстро скользящих по реке лодок и парочек, совокупляющихся в темных речных заводях.
глава 8. Бублик
Длинноносый выпрямился, подняв к небесам свою добычу - нанизанного на нос Полуколобка. Струи дождя прокатились по хлебной корочке Дунаева. Он все еще визжал, но боли уже не чувствовал. Исчез и страх. Он будто вдруг исцелился от страшной болезни: перестал быть вампиром. Надежный осиновый кол - испытанное средство - вылечил его. Ему захотелось смеяться. Захотелось расцеловать безглазую деревянную болванку - лицо Длинноносого.
С высоты он увидел в последний раз уютное кладбище и свою растерзанную могилу. Надгробная плита валялась, отброшенная в сторону пинком деревянной ноги. В свете молнии он впервые прочел надпись на ней:
адвокат Ян Блок
(1861 - 1919)
И тут пронзительное понимание рассекло надвое тьму его ума:
"Я Блок! Вот, оказывается, кто я! Как я раньше не догадывался?! Блядь, жил всю жизнь и не мог взять в толк, кто я. Орал: "Я гений!", а больше ничего понять не мог. Я Блок! Не Пушкин, не Ломоносов, не Грибоедов, не князь Кропоткин! Просто я - Блок. Теперь все ясно: все эти подсказки... Все сходится. Одно к одному, как по-писаному. Она же ясно мне сказала: "Вы узнаете эти стихи? Это Блок". А я, дурак, не понял ничего. И потом в Ленинграде все это... Блокада. БЛОК АДА. Вот кто я - БЛОК АДА. Я Аду не даю осуществиться, не пускаю его в жизнь, сдерживаю его... Я все адское на себя принимаю. Грудью своей сдерживаю его. Вот как сейчас например - кто бы еще, кроме меня, ТАКОЕ стерпел?! И главное, все так ясно было сказано... и не раз... Поручик прямо сказал "Тебе блок поставили... Заблокировали тебя..." А Зиночка-то... Не один раз говорила: "Вот он смотрит на нас с этого портрета... Но разве он действительно существовал?"".
- И точно! - ликование переполнило пробитое хлебное тело. - Я - Блок! Я - Блок! О-ооо, я - блок! О, я - блок! - пело что-то в захлебывающемся уме.
Скоро он уже лепетал, проваливаясь все глубже в бред: "Яблоко. Яблоко. Яблоко. Вот оно, дело-то, в чем - в Яблоке. В Яблоке-то дело все. Поэтому остров называется "Яблочный". Потому и Покой там шарообразный - мне, яблочком наливным, туда закатиться и засесть на веки вечные, смежив веки вековечные...
А я то, дурак, думаю: "Почему Яблочный? Где здесь яблоки?" Дурак, дурак недогадливый! Я же сам и есть яблоко. Я же король этого рая, а что в раю главное? Яблоко. Яблоко от яблони, как говорится, далеко падает. Я в Раю единственное яблочко. Я - БЛОК АДА, Я - РАЙСКОЕ ЯБЛОЧКО!"
И он заголосил внутри своего сознания разбитым голосом блаженного:
БЛОК АДА - ЛЕНИН АДА,
БЛОК АДА - СТАЛИН АДА,
А Я ЯБЛОЧКО РАЙСКОЕ!
А Я ЯБЛОЧКО РАЙСКОЕ!
Когда Адам поднес к устам яблоко, в раю светило солнце. Яблоко не выглядело аппетитным. Оно было черным. Черным, как уголь. Только в одном месте эта чернота переходила в коричневатость. В центре коричневого пятна виднелась дырочка, и из нее выглядывала подрагивающая головка червя-искусителя с широко раскрытыми, сапфировыми очами. Адам был бесчувственным и тупым, как движущаяся статуя. Он не понимал, что делает. И первый же укус убил Искусителя.
Он висел на ветке среди упругих листьев, греясь на солнце румяным боком. Сладко-кислый сок бродил под тонкой кожей. Вокруг теснился душный, насыщенный ароматами и криками тропический лес. Сплетенные лианы, змеи и ярко-красные мхи покрывали стволы.
Две обнаженные смуглокожие туземные девушки с цветами в черных волосах стояли под деревом.
- Ты, кажется, ревнуешь? - спросила одна, срывая его с ветки и протягивая другой.
- Немного, - ответила вторая и вонзила в него свои белые зубы.
И все еще он висел на ветке старой обугленной яблони, давным-давно рассеченной ударом молнии, - он был одним из ее плодов.
Корни яблони, росшей на самом краю обрыва, уходили вниз, в темную воду. Снизу выдавалась вперед особенно толстая ветвь, покрытая загадочными вздутиями и буграми. Она была похожа на растопыренную фигуру мужчины со стоячим членом в виде сучка и бессмысленно разбросанными в стороны руками. Из груди у него торчала другая ветка - покрытая нежной корой серебристого оттенка и имеющая форму женщины, протянувшей руку снизу к яблоку, как бы пытаясь дотянуться до него и сорвать. Из глубины кроны к уху "женщины" тянулась еще одна ветвь - гладкая и извивающаяся, без листьев, похожая на змею, нашептывающую искушающие речи своим рассеченным надвое язычком. Наконец, сверху над ними нависала огромная грозная ветвь, щедро одетая буйной листвой, имеющая вид человеческой фигуры в одеянии, распахнутом наподобие крыльев, с поднятой вверх правой рукой, сжимающей меч.
Неподалеку кто-то крякнул.
Когда Дунаев вновь "пробудился", он почувствовал, что осиновый кол исчез. В центре его мучнистого тела зияла круглая дыра. Его перекатывали, как большое колесо.
Хотя видеть ему было трудно (все вращалось в поле его зрения), он все же узнал Бессмертного, Джерри, Радного и Максимку, которые катили его. Он был гораздо больше их, и им приходилось поддерживать его с разных сторон, чтобы он не упал набок. Бессмертный что-то наставительно говорил Дунаеву:
- Вот, Дунаев, поорал "Сойди с моей орбиты", и хватит. Ты теперь сам вроде орбиты. Бублик ты теперь. И беспокоиться тебе теперь ни о чем не надо. Потому что бублики и сушки - они не беспокоятся. Еда не волнуется. Сердцевины у сушек нет, нет и сердца. Один холодок да проход туда-обратно. Это и есть, Дунаев, покой - когда ветерок вольно сквозь центр твой проходит.
- Вы ощущаете покой, Владимир Петрович? - участливо спросил Радный, упираясь в Дунаева обеими руками (дорога шла в гору).
- Ощущаю, - невнятно сказал Дунаев. - А что Петька?
- Петька теперь далеко и больше к нам никогда не прибудет, - промолвил Бессмертный. - Вы его перещелкнули, Дунаев. Как это вам сделать удалось, мне неведомо.
"Трофей мой поработал", - удовлетворенно подумал Дунаев, но вслух ничего не сказал. Вместо этого выдавил из себя следующий вопрос:
- А где этот... с носом?..
- На дрова порубали. - бодро крикнул Максимка. - Щас костер жечь будем. - И он указал куда-то вперед. Парторг краем глаза увидел, что они приближаются к огромной поленнице, составленной из тщательно уложенных гниловатых дров.
- Это кто ж его так?.. - спросил парторг изумленно.
- Кто, кто... Мы, конечно, и уделали его. Кто же еще? Я, да Андрей Васильевич, да Глеб Афанасьевич. Три богатыря, ебать - не плакать! - отвечал Максимка. - Мы как на второй этаж этой засраной Этажерки взобрались, так сразу же с двумя там и схлестнулись. Один железный, с топором. Другой мягкий, мешковатый. Но по части душить и придушивать - мастер. Ну да нас-то трое, к тому же разгоряченные, еще от мальчишек этих не отошли, так прямо и вломились, окровавленные, с нижнего яруса. Бой в душе кипит, подавайте врагов на блюде! А там эти стоят, истуканы невразумленные. Каждый величиной с дом. Ну да нас не испугаешь - парни подобрались у нас в группе бывалые, хуй в рот не клади. Решили вьебать им по первое число. Но и они не хуйня сопливая. Ржавый так топором своим махал, что ветер аж до Иркутска поднялся - чуть Андрея нашего Васильевича в капусту не порубал. Да Андрей Васильевич увертлив, как угорь, потому и невредим остался. А Мягкий на меня навалился, пытался меня на мозги свои наколоть. Мозги-то у него стальные, вроде ежа. Он ими врагов своих пытает. Страшное оружие, но против моего Подноса разве что устоит?
Они приблизились к Поленнице, и Дунаев увидел, что возле нее на земле стоит Максимкин Поднос с большой пирамидальной горкой мальчишеских голов.