Разве у каменной скульптуры может быть другое лицо, кроме каменного? Глупые люди – разве камень может скорбеть по человеку? Может, они поручают скорбь камню, потому что нет скорби в их каменных сердцах? На углу двух аллей за оградой лежали двое под одной почти квадратной плитой песчаника. Я остановился, пытаясь рассмотреть, что там написано. Но дождь вышелушил краску и я так ничего и не узнал, кто под ней покоится: брат и сестра, жена и муж… Люди умирают – а как иначе? Я не верил и не верю в жизнь после жизни. Предназначение, Высший Смысл – это нечто непонятное и размытое. С адом все ясно – я в нем живу, а вот с Высшим смыслом столкнуться не довелось. Печально другое – мало кого смерть оповещает о своем приходе заранее. И вот люди живут, строят планы, мечтают наконец. И умирают. Умирают, гибнут, их убивают – да мало ли… Но что случается с мечтой? Неужели она тоже гибнет? Или ее хоронят заживо на глубине двух саженей?.. Весь следующий квартал был обнесен единой оградой. Могилы были совсем не новые, но поправленные и ухоженные. Ближе к дальнему углу были видны свободные места, хотя рядом хоронили довольно плотно. Я перешагнул через ограду и прочитал надпись на надгробии. Под ним лежала молоденькая девушка, почти девочка – в день смерти ей еще не исполнилось шестнадцати. Я посмотрел на могилу рядом. Мне показалось, что здесь какая-то глупая ошибка, что мне померещилось. Я шагнул к другой плите, потом к следующей и еще и еще… Но ошибки не было – мне ничего не привиделось. Здесь были только покойницы и их объединял не только примерно одинаковый возраст, но дата смерти. Везде стояла одна и та же дата. Когда, год назад, вражеская конница прорвала фронт и ворвалась в наш лагерь я вышел из палатки с саблей в руках и добыл себе в том бою коня и первую рану. Испугался я уже потом, в лазарете, когда врач вырывал у меня из рук оружие. Сабля была при мне, но мне стало страшно. Я хотел кричать, но сдержал себя, боясь, что мой крик скроет что-то иное. И я побежал, спасаясь от страха, будто от него можно было сбежать. Кажется, я никогда так не бегал ни до, ни после этого. Я бежал, пока хватало сил и дыхания…
Следующее, что я помню – как я споткнулся на крыльце своей квартиры. Я зацепился носком за порог и чуть не растянулся на полу. Хозяйка была в зале, она сидела за обеденным столом и перебирала крупу. От грохота она вздрогнула и оторвавшись от работы, спросила:
– Вас что-то испугало? Хорошее дело – имперский офицер испугался покойников…
– Да нет, все нормально, бежал, запыхался. У вас ничего попить нет?
– Квас, кисель овсяной…
– А покрепче? Старушка покачала головой:
– И все-таки вас что-то испугало. Я пожал плечами – спорить с ней не было смысла, тем более, что она была права. Присев за стол, я сказал:
– Кваса, если можно… Старушка сходила в ледник и вернулась с кувшином ледяного кваса и куском сыра:
– Поешьте немного, – она села напротив и сложив руки на столешнице, пристально смотрела мне в лицо. У меня нет никаких табу относительно приемов пищи в присутствии других лиц – в казарме такие заблуждения отбивают раз и навсегда. Но от ее взгляда мне стало не по себе – я пытался сосредоточится на еде, но ничего не получалось.
– Бедный мальчик, – проговорила она наконец.
– Простите?
– Сколько вам лет?
– Семнадцать. А что?
– И давно в солдатах?
– Я не солдат, я – офицер… Полтора года в частях, до этого – четыре года училища. Она сочувственно покачала головой:
– Армия сломала вашу жизнь.
– Ну почему же? Довольствие за государственный кошт, хорошее жалование, карьера, ранняя пенсия, наконец…
– И похороны за кошт казны. У вас есть еще что-то, кроме этой войны? Семья, дети, любимая. Та, к которой можно вернуться?
– Нет, – ответил я.
– И что вас гонит по миру?
– Я давал присягу…. Я встал из-за стола и одним глотком допил квас. От ледяной жидкости защемили зубы, но я был не в силах продолжать этот разговор.
– Спасибо…
– Будете отдыхать?
– Сегодня пятница? Старушка утвердительно кивнула.
– Тогда мне надо съездить в город… Я вышел из дому и пошел на конюшню. Седлая коня, я на секунду остановился и посмотрел на правую руку – на месте ли родинка. Она была все там же – на первой фаланге указательного пальца – а куда ей деваться?..
Той весной я приехал домой на каникулы, чтобы подготовиться к экзаменам. Но за книги я почти не брался – я упивался свободой, от которой уже почти отвык в училище. Я ложился спать глубоко за полночь, чтобы проснуться почти в полдень. Почти каждый день я седлал коня и выбирался в леса или мчался по полям. Однажды, вернувшись с прогулки я застал в конюшне Халека. Он валялся на сене, пытаясь настроить лютню. Расседлать коня он мне не помог – вообще среди слуг он занимал особое положение и брался только за те дела, которые его интересовали. Он был неплохим музыкантом, сильным бойцом. Говорили, будто он маг и бывший кондотьер, за голову которого вроде где-то была объявлена награда. Щипая струны он проговорил:
– Кстати, Дже, ваш отец просил, чтобы вы привели себя в надлежащий вид. Сегодня будут гости…
– Какие гости? Халек промолчал, терзая инструмент. Когда я решил, что мой вопрос проигнорирован, он издал особенно мерзкий звук и бросил:
– Генерал Гра … Забыл дальше… С дочерью. Затем повернулся к стене, всем своим видом, показывая, что я ему неинтересен. Генерал прибыл в полдень. Из окна своей комнаты, я видел как из остановившийся кареты вышел высокий, чем-то похожий на волка военный. В левой руке он держал огромную папку, в каких обычно перевозили карты. Другую руку он подал в карету. Помогая выбраться из кареты своей спутнице. Мой отец сбежал по леснице навстречу гостям. И тут я увидел ее. Еще не рассмотрев ее как следует, я понял, что пропал. Если бы в тот момент меня спросили, не влюбился ли я, я бы ответил отрицательно, согласившись про себя. Потом я часто вспоминал тот день, пытаясь понять, что со мной происходило. Да нет, вряд ли то было любовью – тогда я не умел ненавидеть, а значит и любить. Но что-то было… Дальше был обед. Нас посадили вместе, но я старался даже не смотреть на нее. За столом мы обменялись только несколькими фразами. Когда подали десерт, я бросил слуге:
– Торт мне не класть.
– Почему? – удивилась она
– Не люблю сладкого, ответил я.
– Говорят, что сладкое любят добрые, стало быть ты – злой.
– Да, – согласился я, – я – злой Обед подходил к завершению, когда отец сказал мне:
– Дже, сынок, будь так добр, развлеки нашу гостью. У нас с генералом дела безотлагательного свойства… Они ушли в кабинет отца, прихватив папку с картами и плотно закрыв за собой дверь. Потом я часто задумывался, что было в той папке, но потом решил, что это не так уж и важно. Планы наших отцов не сбылись, и быть посему… Сперва мы гуляли по дому. Я показал ей библиотеку, потом картины, которые собирала моя мать… В зале висела коллекция отцовского оружия Им никогда не дрались – оно было скорей украшением. Я вынул из ножен бастард – полутороручный меч. Он был довольно тяжел, но я попытался закрутить мельницу одной рукой – иногда у меня так получалось, хотя потом ныла спина и болела рука. Но я сделал только один оборот – щеки рукояти были плохо притянуты и под крестовину затянуло кожу с пальца. Меч пришлось опустить – было довольно больно. С пальца на ковер ручной работы уже капала кровь.
– Ты поранился, – сказала она.
– Пустяки…
– Дай посмотреть Я послушно протянул руку. Она слизнула с пальца выступавшую кровь.
– Осторожно. Будь осторожна…
– Почему? – спросила она.
– Говорят, ведьма влюбляется в того, чью кровь отведает… Она улыбнулась краешками губ. Затем прошептала заклинание – кровь перестала идти. Я посмотрел на руку на месте раны теперь было маленькое пятнышко – будто родимое.