Он поднялся, неожиданно осознав, что совершенно гол, и невольно прикрылся, повинуясь инстинкту. Взвыл, отшатываясь сам от себя, и в диком ужасе закричал, поднимая к лицу правую руку. Точнее лапу, то ли медвежью, то ли волчью… Когти послушно сжимались в подобие кулака, темно-серая шерсть шевелилась на ветру. Новый крик, беззвучный, словно на равнине совершенно отсутствовали звуки. Михаил повернулся, уже готовый бежать, и снова едва не упал.
За спиной, где ещё секунду назад лежала мёртвая промёрзшая земля и более ничего, теперь стояли идолы. Четыре, может пять, страшные, крепкие, пристально разглядывающие подземника. По краям были идолы поменьше — тотемы животных, старые костровища, зола, размётанная по земле, и дорожки засохшей крови. Миха попробовал вглядеться в лики деревянных исполинов, но неожиданно наступила темнота.
Шелест перьев был оглушительно громким. Крыло — невероятно большое, с целыми лесинами перьев, иссиня-чёрное. Оно ударило кузнеца, уронив того в пропасть, и рванулось прочь, поднимая в воздух гигантского ворона. Смерч завертел подземника, швырнул вверх, вслед за улетающей птицей, потом бросил вниз, и через миг над головой оглушённого Михаила сомкнулись ледяные волны.
Страх утопил его моментально. Чужой для воды, враг её с самого далёкого рождения, взращённый под землёй, он просто был парализован, отчётливо и ясно наблюдая за смыкающимися над головой прозрачными тяжёлыми накатами волн. Тело уже умерло, а мозг из последних сил разглядывал запретную и завораживающую картину.
Потом снова тьма… Но появилась непонятная тень в проблесках далёкого солнца над волнами, над уходящей вверх поверхностью. И снова непрерывное кружение колец, и переливы искажённых лучей на чешуйчатом боку неведомой тени. Вода подхватила, прижимая подземника к вертящемуся в серпантине телу невиданного зверя, и Миха в очередной раз умер от страха. Лопнуло сердце, отказывался работать мозг, пульс сорвался на безумно высокой ноте, руки больше не слушались. Он тонул, все плотнее и плотнее сжимаемый кольцами огромного, невероятно огромного змея — хозяина подводных просторов. Змеиный глаз, надвигающийся из мутной дали, холодный и до беспощадности мудрый. Круг вечности в зрачке твари.
Больше не спать.
— Я спрашиваю, ты вообще жив? — Похоже, вопрос был задан не первый раз, и Михаил отчаянно напрягся, в прямом смысле выныривая из ледяных просторов сна.
Воин с вечным прищуром сидел рядом на корточках, протягивая кузнецу бурдюк. Увидев, что дверг просыпается, кивнул: — Жив… А то как-то непохоже было даже. Ладно, дядька, глотни, а то рванёшь в Хель раньше нужного.
Миха машинально забрал у Хлёдвига бурдюк и благодарно кивнул. Просто сон. Тяжело вздохнул, разжимая пересохшие губы, и отпил холодного несладкого чая. Отдал бурдюк, вслушиваясь в нарастающую в раненом плече боль. Сон окончательно ушёл, уступив место реальности — низкому прохладному трюму, заставленному ящиками и мешками, плеску воды и мерному вою мотора. Кузнец хрустнул затёкшей шеей и привстал, облокачиваясь на стену.
— Как рана?
— Нормально, — мужественно ответил Миха, о чем через минуту пожалел, но северянин уже удовлетворённо кивал, отходя в сторону, занятый другими делами.
Бред возвращался, спокойный и до безобразия настоящий. Может, лучше было и не просыпаться? Нет, он не боялся, просто на страх не было ещё времени. Происходящее с ним в течение последних часов не пугало — столь необычным и стремительным все это было для подземника-кузнеца.
Предательство контрабандистов, нелепая смерть Владимира, появление северян, этот корабль со странным именем… Не было страха, было непонимание, стремление постичь ускользающую от него ситуацию и тот самый оттенок нереальности, позволяющий за секунды до смерти все ещё разглядывать красивейшие глаза Светящегося. Миха сел на покрытой грязной соломой лежанке и начал смотреть, как Хлёдвиг поит остальных пленных, в отличие от него, подземника, хорошо связанных.
Ещё было ощущение чего-то важного, но, как и многое в жизни Михаила, в данный момент убежавшего, чтобы явиться для понимания несколько позже. Чего-то такого необъяснимого, навалившегося, словно… первая любовь или первое убийство. Что-то, что навсегда изменяет жизнь, уже никогда не позволив тебе даже на секунду быть прежним. В данной ситуации для кузнеца это больше всего было похоже на очередное пробуждение ото сна во все ещё продолжающемся сне. Он смотрел на странного воина со странным именем, странно говорящего и странно одетого, и понимал, что, возможно, никогда уже не увидит родную кузню в далёком Убежище, а милая девушка Люда может так и не дождаться его предложения руки и сердца.
Больше не было кузнеца, возвращающегося вечером после работы домой, обсуждающего с мэром Убежища повышение заработной платы. Был Миха, пробитый гарпуном контрабандиста на пыльной площади забытого Богом местечка, не обозначенного даже на старинных картах. Был перелом. После которого рушатся клетки, выбрасывая ещё неокрепших птенцов в синее небо. Ибо в клетке окрепнуть нельзя никогда. И вроде тридцать лет прожито, вроде повидал немало, мудрости понабрался, а только глаза открывались все шире, заглядывая за грань привычного, где река изгибалась, открывая взору…
— Если захочешь есть или перевязать рану, скажешь, — Хлёдвиг снова был рядом, обращаясь к погруженному в раздумья двергу, — я буду наверху у входа.
— Хлёвдиг! — от волнения сломал имя воина Миха, и тот сморщился, оборачиваясь на зов. Кузнец прочистил горло, вкладывая в вопрос все своё желание познать: — Кто вы такие?
Воин рассмеялся, хрипло и негромко, почёсывая рукой заросшую щетиной щеку.
— Все, что тебе сейчас полагается знать, дверг, так это лишь то, что Хеймдалль поделил людей на ярлов, Карлов и трэлей, а ты ведёшь свою линию от низших, рождённых служить: Береги себя, коротышка… — И Хлёдвиг ушёл, погрузив Миху в ещё более тёмную и беспробудную пучину непонимания.
Кузнец сел, чувствуя, как корабль, на который их после недолгого марша к реке погрузили северяне, делает поворот, и силой отогнал мысли о воде, окружавшей его сейчас, словно в недавнем сне. Поморщился, притрагиваясь к пылающей ране, и вдруг заметил, что на него из дальнего угла трюма смотрит Юрик.
— Ты что, подземник, действительно никогда не слышал о северянах?!
Михаил пожал целым плечом. Откуда в шахтах и коридорах Убежища услышишь? Та часть людей, что ушла под землю ещё после Третьей войны, вообще держалась особняком, ограничив контакты с Поверхностью, стараясь фильтровать собственные чистые гены и кровь даже по прошествии многих лет. Это стало стилем их существования. Это стало тем, что превратило людей в подземников. А тут вдруг!
Странные люди, словно и не русские вовсе, причудливые просторные разноцветные рубахи до колен или середины бедра, как будто старинные, кожаные пояса и перевязи, плащи, каких уж и не носят, шкуры медвежьи да волчьи и мечи. А ещё браслеты, не современные, а словно из древних курганов откопанные, амулеты разные, обереги, когти. Кузнец так и слышал сейчас сквозь плеск воды поскрипывание ремней Рёрика, помогавшего ему идти от заброшенной деревни к реке, тихий звон литого молоточка на груди о скрепляющую медвежий плащ фибулу и запах шкуры, перемешанный с запахом ружейной смазки.
— Нет, — просто ответил он. — А ты знаешь?
— Знаю, — прошипел Юрик, бережно притягивая к себе пробитую клинком руку, — знаю… Знаю то, что теперь не жилец ни один из нас, подземник. Ни ты, ни я, ни Серёга. Теперь ты больше не Миха-кузнец.