-- Этот снимок нигде не публиковался,-- говорит Роберт-сон, протягивая мне фотографию.-- Его сделал с башни замка один из моих разведчиков.
На снимке река. Лес на том берегу. Исковерканные фермы моста. С восточного берега на западный плывут на лодках, на плотах, на досках советские воины 58-й гвардейской дивизии. А на самой середине моста -- две человеческие фигуры: американского младшего лейтенанта и советского солдата, имени которого, увы, Робертсон не помнит.
-- В тот момент мы не думали, что творим историю,-- вспоминает Робертсон,-- не говорили возвышенных слов. Мы просто протянули друг другу руки, обнялись, похлопали друг друга по спине. Радость была необыкновенная. Потом уже я узнал, что в это же самое время километрах в шестидесяти южнее Торгау с наступающими советскими войсками встретился американский патруль, которым командовал лейтенант Коцебу из Техаса.
Вот так оно было. Так оно запомнилось Уильяму Робертсону. Произошло это, как ему помнится, около половины четвертого дня. А в 9 часов вечера американские разведчики и четыре представителя Советской Армии: майор Ларионов, капитан Неда, лейтенант Сильвашко, сержант Андреев -- были уже в расположении 273-го американского полка.
Оказывается, разведчиков уже считали пропавшими без вести. Робертсон признался полковому начальству в нарушении приказа и тут же угодил под арест. Дисциплина есть дисциплина. Правда, в опале он был не больше двух часов: из штаба армии лично ему передали поздравление от генерала Ходжеса. Уже доложили выше, вплоть до генерала Эйзенхауэра. Примчались представители прессы. Здесь и был сделан снимок, обошедший потом всю прессу антифашистской коалиции. Обнявшись, стоят два боевых друга -- лейтенант Александр Сильвашко и лейтенант Уильям Робертсон. Американец в стальной каске, обвитой маскировочной сеткой, в видавшем виды комбинезоне, небритый. Наш -- в полевой гимнастерке, медаль "За отвагу" на груди. Оба сильные, красивые. Обоим по двадцать лет.
-- Жив ли он? -- спрашивает Робертсон о Сильвашко.-- Для нас, американцев, война в Европе тогда практически окончилась. А он, наверное, брал еще штурмом Берлин, освобождал Прагу.
Робертсон листает свой старый офицерский блокнот. На пожелтевших страницах автографы наших офицеров: генерал-майор Русаков... Майор Рогов... Полковник Гребенников... Майор Годовиков... Лейтенант Иванов.
-- Напишите, что я их всех помню,-- говорит мне Роберт-сон.-- Такое не забывается.
Узкая горная дорога привела меня в маленький поселок с единственной улицей, расположенной в отрогах Аппалачей. Здесь живет фермер и автомеханик Фрэнк Хафф, бывший разведчик из группы второго лейтенанта Робертсона, кавалер советского боевого ордена Славы. В его доме на видном месте висит в рамке огромная, увеличенная в несколько раз фотография: он, молодой, счастливый, пожимает руку советскому солдату. Стоят они на берегу Эльбы.
-- Это самая дорогая вещь в моем доме,-- сказал мне Хафф.-- Эта фотография со мной уже скоро 30 лет. Я не снимал ее со стены никогда, даже в самые худшие годы "холодной войны". Я верил и верю: дружба, скрепленная кровью, вечна.
Я просил его рассказать о встрече на Эльбе, а он засыпал меня вопросами. Как поживает сержант Николай Андреев? Вот он на другой карточке. В кожаной куртке, пистолет на животе, как носили разведчики. Голова обмотана бинтами через подбородок. Как фамилия того солдата, который обнял на мосту Робертсона? (Я обещал узнать. Надеюсь, что ветераны 58-й гвардейской дивизии помогут мне.)
Из трех разведгрупп в тот вечер лишь группа Робертсона вернулась в расположение своей части да еще в сопровождении представителей Советской Армии. А через несколько дней четверо разведчиков были уже в ставке генерала Д. Эйзенхауэра в Реймсе.
-- Мы рассказали ему, как было дело,-- вспоминает сейчас Хафф.-- А генерал вдруг встал из-за стола, прошелся молча по кабинету, остановился около нас и как-то по-особому сказал: "Знаете, ребята, всякое у меня бывало, а вот такого, как у вас, не было. Завидую я вам, хотел бы я быть с вами в тот день на Эльбе".
Потом Эйзенхауэр вызвал адъютанта и продиктовал письмо командиру 69-й дивизии. В архивах дивизии я нашел копию этого письма. "Сейчас,-- писал Эйзенхауэр,-- в моей ставке я беседую с молодым лейтенантом из вашей дивизии, которого сопровождают трое солдат. Они подарили мне самодельный американский флаг, с которым они встретили русских на Эльбе. Я был так тронут их энтузиазмом и их общим боевым подъемом, что я тут же повысил каждого из них на одну ступеньку в воинском звании".
А еще через несколько дней на торжественной церемонии в Лейпциге командир 58-й гвардейской стрелковой дивизии генерал-майор В. Русаков вручил советские ордена Робертсону и трем его разведчикам, а также Коцебу, Крейгу и многим солдатам из их отрядов.
...Вот так все это было к западу от Эльбы.
...Лос-Анджелес разлился под холмом, как огненное море. В темном небе над аэродромом мигают бортовые огни самолетов. Мы поднимаем бокалы с калифорнийским вином в память советских и американских парней, павших в боях за общее дело.
Неожиданно в комнате звонит телефон. Доктора Робертсона спрашивают, не может ли он приехать в больницу, нужна его консультация.
-- Я завезу вас в гостиницу,-- предлагает он мне.-- Это по пути.
Он ведет машину уверенно, но осторожно. Говорит, что в последние годы стал ездить тише. Вздыхает: "Старею, видно". Я смотрю на него и сравниваю с тем молодым разведчиком, который три десятилетия назад, нарушив приказ, гнал свой "джип" все дальше и дальше на восток, полностью подчинившись охватившему его ощущению, что он поступает правильно. Конечно, время оставило свой след и на нем. Нет больше младшего лейтенанта Робертсона, есть профессор Робертсон. И все-таки что-то осталось в нем от тех лет. Что? Наверное, умение ценить дружбу и всегда стремиться к проявлению ее. И, как будто угадав мои мысли, он говорит:
-- Спроси у меня сейчас всевышний: "Уильям, какой день из своей жизни ты хотел бы пережить снова?" -- я бы ответил: "Тот, когда я обнял русского солдата на середине взорванного моста через Эльбу...".