Кто он – мой пленник или же член будущего дуумвирата, духовный лидер Дома Света? Впрочем, тот факт, что мы шли рука об руку и мирно разговаривали, вселял надежду, что единство в семье будет восстановлено.
В конце коридора Амадис замедлил шаг. Его внимание привлёк молодой человек среднего роста, темноволосый и кареглазый. Он одиноко стоял у стены и смотрел на приближавшегося Амадиса не так, как остальные. В его взгляде не было неопределённости, а было хорошо знакомое мне предчувствие дальней дороги.
– Здравствуй, Джона, – сердечно произнёс Амадис, остановившись перед ним. – Ты хотел поговорить со мной?
– Я хотел засвидетельствовать вам своё почтение, милорд, – ответил он, то ли с английским, то ли с еврейским акцентом. – И попрощаться. Сегодня я покидаю ваш Дом.
– Возвращаешься в Израиль?
– Нет, милорд. Там я уже был.
– Тебя не приняли?
– Можно сказать, что так. Его величество Давид отнёсся ко мне хорошо, зато другие дали понять, что моё присутствие в Доме нежелательно.
– И что думаешь делать?
Юноша, которого звали Джона, беспомощно пожал плечами:
– Пока не знаю. Пожалуй, вернусь на родину матери, поживу там немного, потом... потом видно будет. В конце концов, Вселенная велика, где-нибудь да найдётся в ней место и для меня.
– Что ж, желаю удачи... – Амадис повернулся ко мне и сказал: – Артур, позволь представить тебе Иону бен Исайю, сына Исайи бен Гура, праправнука царя Давида. Его жена была приближённой Рахили и погибла вместе с ней.
Молодой человек сдержанно поклонился:
– Моё почтение, милорд. Я много слышал о вас и хочу надеяться, что вам удастся предотвратить войну между нашими Домами.
– Я тоже хочу надеяться, – ответил я без особого энтузиазма; мои опасения, что войны не избежать росли и крепли не по дням, а по часам. – Так, стало быть, вашим отцом был Исайя бен Гур? А я не знал, что у него есть сын.
– Он тоже не знал. Это обнаружилось уже после его смерти.
– Порой так бывает, – сказал я с пониманием. – Рад был познакомиться с вами, Иона бен Исайя.
Он грустно вздохнул:
– Называйте меня Джона, милорд. Так произносили моё имя, когда я был ребёнком и юношей... К тому же теперь я просто Джона. Джона и всё... С вашего позволения, милорды, я удаляюсь. Не смею вам больше мешать.
Амадис ещё раз пожелал Джоне удачи и мы продолжили свой путь. Спускаясь по лестнице, я заметил:
– Видно, у парня крупные неприятности.
– Ещё бы, – кивнул мой брат. – Он стал бездомным.
– Но почему?
– По собственной глупости... или порядочности. Джона был одним из тех приближённых Рахили, которые вместе с ней дали присягу на верность Дому Света; и он оказался единственным, кто отнёсся к этому серьёзно. Одно время он был советником Рахили... – Амадис сделал паузу, поскольку мы оказались перед небольшой дверью, ведущей наружу. Прежде чем открыть её, брат посмотрел на меня и иронично усмехнулся. – То есть, я хотел сказать, что Джона был одним из моих государственных советников. Но недолго. Вскоре он впал в немилость у Рахили, так как позволял себе открыто критиковать её политику.
– С каких позиций?
– С позиций наших оппозиций. Он убеждал Рахиль, что в своих решениях она должна исходить прежде всего из интересов Света, а не только печься о том, как извлечь побольше выгоды для Израиля. И кстати, если ты думаешь, что моя незадачливая жёнушка действовала по наущению своего отца, то глубоко заблуждаешься. Давид не раз говорил ей, что он сам способен позаботиться о благе своего народа, а её политика приносит лишь вред обоим Домам, однако Рахиль... Впрочем, не будем об этом. Негоже плохо говорить о мёртвых.
Мы миновали павильон, где на моей памяти Амадис имел обыкновение завтракать в обществе хорошеньких женщин, и оказались в начале одной из аллей, ведущей в глубь сада.
Глядя на покрытые белым цветом деревья и усыпанную опавшими лепестками землю, я по старой детской привычке подумал о Снежной Королеве, принёсшей вместо метели и вьюги волшебный цветочный снегопад и благоухание вечной весны... Мои мысли невольно обратились к Бронвен, которая была моей персональной Снежной Королевой и оставалась ею впредь, несмотря на перемену облика. Все эти дни она упоённо играла роль Даны, и не потому, что так было нужно, а потому что ей это нравилось – главным образом из-за Юноны, которая просто души в ней не чаяла. Порой мне даже хотелось поженить Брендона и Бронвен, чтобы не огорчать маму... и чтобы Дана обрела свободу.
– Если бы наша встреча состоялась при других обстоятельствах, – вновь заговорил Амадис, когда мы двинулись вдоль аллеи, – я бы первым делом спросил у тебя, каково это – на двадцать лет потерять память, прожить заново жизнь, а затем вспомнить всю прежнюю? Какие чувства ты испытываешь, оглядываясь на своё прошлое?
– Двойственные, – ответил я. – В самом прямом смысле этого слова. Субъективно я воспринимаю своё прошлое как бы состоящее из двух отрезков – но не следующих один за другим, а идущих параллельно и сходящихся в точке, которую я называю обретением себя. И сейчас, вспоминая детство, я вспоминаюоба свои детства как единое целое. Иногда мне кажется, что один день я был Кевином, а на следующий всё забывал и становился Артуром, чтобы ещё через день снова стать Кевином, – и так длилось многие годы. Рассуждая логически, я, конечно, отдаю себе отчёт в действительной хронологии событий, но на уровне эмоций и ассоциаций моё восприятие двух моих прошлых жизней несколько иное – не столь логичное, зато более цельное.
– А в тот момент обретения себя, я полагаю, ты испытал нечто похожее на приступ шизофрении?
– Не «нечто похожее», анастоящий приступ шизофрении. Причём очень острый. С точки зрения Артура это выглядело так: я пересёк бесконечность, прошёл сущий ад, но вышел из него живым, пора бы уже расслабиться и отдохнуть – как вдруг я обнаруживаю в себе ещё одну личность, которая тоже является мною, но имеет свои собственные воспоминания и с самого раннего детства живёт собственной жизнью.
– Вы боролись друг с другом?.. То есть, ты боролся сам с собой?
– И да, и нет. В первый момент каждая из моих личностей вознамерилась поглотить другую, но они были настолько совместимы, что почти моментально начался процесс их слияния.
– И всё-таки в тебе доминирует твоя прежняя личность, – заметил Амадис. – Ты тот самый Артур, которого я знал много лет назад.
Я усмехнулся:
– А вот мой новый друг, Морган Фергюсон, говорит, что я всё тот же Кевин МакШон, который немного повзрослел, набрался опыта и обзавёлся родственниками.
– А ты сам? Кем ты себя больше чувствуешь?
– Я совсем не чувствую разницы и подчас даже путаюсь в воспоминаниях. Как я уже говорил, в моём собственном восприятии обе мои жизни не разделены временн ы м интервалом, они как бы накладываются друг на друга. Порой мне кажется, что лишь полгода назад Диана проводила меня в путь... – Тут я умолк, мысленно скорчившись от невыносимой боли. Мучительно знать, что твоя любимая мертва, но ещё мучительнее знать,во что она превратилась после смерти. Иногда я удивляюсь: почему я ещё в здравом уме, как я не рехнулся после той встречи в глубинах Источника, чт о помогло мне устоять перед соблазном окунуться в манящую пучину безумия? Долг, дружба, привязанность, любовь?.. Быть может, любовь. Но не к Дейдре.
– Мне очень жаль, что она погибла, – сказал Амадис, прерывая тягостную паузу в нашем разговоре. – Я всегда симпатизировал Диане и... Извини меня, Артур. Я не должен был использовать Пенелопу в борьбе против отца. Это было подло. Из меня вышел никудышный брат.