- О! Не беспокойтесь, сударыня: вашу барышню ничто не скомпрометирует! закричал ей вдогонку Бобров и вдруг расхохотался таким странным, горьким смехом, что и мать и дочь невольно обернулись.
- Ну! Не говорила я тебе, что это дурак и нахал? - дернула Анна Афанасьевна Нину за руку. - Ему хоть в глаза наплюй, а он хохочет... утешается... Сейчас будут дамы выбирать кавалеров, - прибавила она другим, более спокойным тоном. - Ступай и пригласи Квашнина. Он только что кончил играть. Видишь, стоит в дверях беседки.
- Мама! Да куда же ему танцевать? Он и поворачивается-то насилу-насилу.
- А я тебе говорю: ступай. Он когда-то считался одним из лучших танцоров в Москве... Во всяком случае, ему будет приятно.
Точно в далеком, сером колыхающемся тумане видел Бобров, как Нина быстро перебежала всю площадку и, улыбающаяся, кокетливая, легкая, остановилась перед Квашниным, грациозно и просительно наклонив набок голову. Василий Терентьевич слушал ее, слегка над ней нагнувшись; вдруг он расхохотался, отчего вся его огромная фигура затряслась, и замотал отрицательно головою. Нина долго настаивала, потом вдруг сделала обиженное лицо и капризно повернулась, чтобы отойти. Но Квашнин с вовсе несвойственной ему живостью догнал ее и, пожав плечами с таким видом, как будто бы хотел сказать: "Ну, уж ничего не поделаешь... надо баловать детей..." - протянул ей руку. Все танцующие остановились и с любопытством устремили глаза на новую пару. Зрелище Квашнина, танцующего мазурку, обещало быть чрезвычайно комичным.
Василий Терентьевич выждал такт и вдруг, повернувшись к своей даме движением, исполненным тяжелой, но своеобразно-величественной красоты, так самоуверенно и ловко сделал первое pas, что все сразу в нем почуяли бывшего отличного танцора. Глядя на Нину сверху вниз, с гордым, вызывающим и веселым поворотом головы, он сначала не танцевал, а шел под музыку эластичной, слегка покачивающейся походкой. И огромный рост и толщина, казалось, не только не мешали, но, наоборот, увеличивали в эту минуту тяжеловесную грацию его фигуры. Дойдя до поворота, он остановился на одну секунду, стукнул вдруг каблуком о каблук, быстро завертел Нину на месте и плавно, с улыбающимся снисходительно лицом, пронесся по самой середине площадки на толстых упругих ногах. Перед тем местом, откуда Квашнин взял Нину, он опять завертел свою даму в быстром, красивом движении и, неожиданно посадив на стул, сам остановился перед ней с низко опущенной головой.
Его тотчас же окружили со всех сторон дамы, упрашивая пройтись еще один тур. Но он, утомленный непривычным движением, тяжело дышал и обмахивался платком.
- Довольно, mesdames... пощадите старика... - говооил он, смеясь и насилу переводя дух. - Не в мои годы пускаться в пляс. Пойдемте лучше ужинать...
Общество садилось за столы, гремя придвигаемыми стульями... Бобров продолжал стоять на том самом месте, где его покинула Нина. Чувства унижения, обиды в безнадежной, отчаянной тоски попеременно терзали его. Слез не было, но что-то жгучее щипало глаза, и в горле стоял сухой и колючий клубок... Музыка продолжала болезненно и однообразно отзываться в его голове.
- Батюшка мой! А я-то вас ищу-ищу и никак не найду. Что это вы куда запропастились? - услышал Андрей Ильич рядом с собой веселый голос доктора. Как только приехал, меня сейчас же за винт усадили, насилу вырвался... Идем ужинать. Я нарочно два места захватил, чтобы вместе...
- Ах, доктор! Идите один. Я не пойду, не хочется, - через силу отозвался Бобров.
- Не пойдете? Вот так история! - Доктор пристально поглядел в лицо Боброву. - Да что с вами, голубушка? Вы совсем раскисли, - заговорил он серьезно и с участием. - Ну, уж как хотите, а я вас не оставлю одного. Идем, идем, без всяких разговоров.
- Тяжело мне, доктор. Гадко мне, - ответил тихо Бобров, машинально, однако, следуя за увлекавшим его Гольдбергом.
- Пустяки, пустяки, идем! Будьте мужчиной, плюньте...
"Или есть недуг сердечный? Иль на совести гроза?" - неожиданно продекламировал Гольдберг, нежно и крепко обвивая рукой талию Боброва и ласково заглядывая ему в лицо. Я вам сейчас пропишу универсальное средство: "Выпьем, что ли, Ваня, с холода да с горя?.." Мы, по правде сказать, с этим Андреа уже порядочно наконьячились... Ах, и пьет же, курицын сын! Точно в пустую бочку льет... Ну, будьте мужчиной, милочка... Знаете ли, Андреа вами очень интересуется. Идем, идем!..
Говоря таким образом, доктор тащил Боброва в павильон. Они уселись рядом. Соседом Андрея Ильича с другой стороны оказался Андреа.
Андреа, еще издали улыбавшийся Боброву, потеснился, чтобы дать ему место, и ласково догладил его по спине.
- Очень рад, очень рад, садитесь к нам поближе, - сказал он дружелюбно. Симпатичный человек... люблю таких... хороший человек... Коньяк пьете?
Андреа был пьян. Его стеклянные глаза странно оживились и блестели на побледневшем лице (только полгода спустя стало известно, что этот безупречно сдержанный, трудолюбивый, талантливый человек каждый вечер напивался в совершенном одиночестве до потери сознания)...
"А и в самом деле, может быть, станет легче, если выпить, - подумал Бобров, - надо попробовать, черт возьми!"
Андреа дожидался с наклоненной бутылкой в руке. Бобров подставил стакан.
- Та-ак? - протянул Андреа, высоко подымая брови.
- Так, - ответил Бобров с печальной и кроткой улыбкой.
- Ладно! До которых пор?
- Стакан сам скажет.
- Прекрасно. Можно подумать, что вы служили в шведском флоте. Довольно?
- Лейте, лейте.
- Друг мой, но вы, вероятно, выпустили из виду, что это Martel под маркой VSOP - настоящий, строгий, старый коньяк.
- Лейте, не беспокойтесь...
И Бобров подумал с злорадством: "Ну что ж, и буду пьян, как сапожник. Пусть полюбуется..."
Стакан был полон. Андреа поставил бутылку на стол и стал с любопытством наблюдать за своим соседом.
Бобров залпом выпил вино и весь содрогнулся от непривычки.
- Дитя мое, у вас червяк? - спросил Андреа, серьезно поглядев в глаза Боброва.
- Да, червяк, - уныло покачал головою Андрей Ильич.
- В сердце?
- Да.
- Гм!.. Значит, вы хотите еще?
- Лейте, - сказал Бобров покорно и печально.
Он с жадностью и с отвращением пил коньяк, стараясь забыться. Но странно, - вино не оказывало на него никакого действия. Наоборот, ему становилось еще тоскливее и слезы еще больше жгли глаза.
Между тем лакеи разнесли шампанское. Квашнин встал со стула, держа двумя пальцами свой бокал и разглядывая через него огонь высокого канделябра. Все затихли. Слышно было только, как шипел уголь в электрических фонарях и звонко стрекотал неугомонный кузнечик.
Квашнин откашлялся.
- Милостивые государыни и милостивые государи! - начал он и сделал внушительную паузу. - Я думаю, никто из вас не усомнится в том искреннем чувстве признательности, с которым я подымаю этот бокал! Я никогда не забуду сделанного мне в Иванкове радушного приема, и сегодняшний маленький пикник благодаря очаровательной любезности посетивших его дам останется для меня навсегда приятнейшим воспоминанием. Пью за ваше здоровье, mesdames!
Он поднял кверху свой бокал, сделал им в воздухе широкий полукруг, отпил из него немного и продолжал:
- К вам, мои ближайшие сотрудники и товарищи, обращаю слово. Не осудите, если оно будет носить характер поучения: по летам я старик, сравнительно с большинством присутствующих, а на старика за поучение можно и не обижаться.
Андреа нагнулся к уху Боброва и прошептал:
- Посмотрите, какие рожи делает этот каналья Свежевский.
Свежевский действительно выражал своим лицом самое подобострастное и преувеличенное внимание. Когда Василий Терентьевич упомянул о своей старости, он и головой и руками начал делать протестующие жесты.