Рада была тебя повидать, Макс, – она легонько коснулась его плеча, но он увернулся. Женщина рассмеялась тонким звенящим смехом и удалилась, шурша юбкой и оставляя за собой запах дорогих французских духов.
Я проводила ее взглядом и молча вопросительно посмотрела на Макса, который сердито вытряхивал сигарету из пачки. Он взглянул мне в глаза.
– Простите, Клэр. Вышло неловко.
– Но Макс, скажите же, кто она такая?
Пожалуй, эта сцена позабавила бы меня, если б он не был так заметно огорчен.
– Моя бывшая жена.
Он попросил принести счет.
Почти всю дорогу домой Макс не разговаривал, и я тоже предпочла молчать. Но когда мы подъехали к Бошом-Плейс, он спросил:
– Можно я зайду к вам выпить чашку кофе?
– Конечно.
Несколько минут я хлопотала на кухне, а Макс наблюдал за мной. Когда кофе был готов, он взял поднос и пошел с ним в гостиную, а я достала бутылку коньяку и два бокала. Похоже, Макс сейчас в этом нуждался.
– Клэр... – стоя у окна, он повернулся ко мне лицом.
– Погодите, Макс. Вы не должны мне ничего объяснять. Лучше просто забыть о том, что произошло, – я подошла к нему и протянула стакан. Ему удалось заставить себя улыбнуться.
– Но вы же не станете меня уверять, что вам совсем не интересно.
– Ну конечно, интересно – а кому на моем месте не было бы? Я просто хотела сказать, что вы совершенно не обязаны заставлять себя говорить о том, что вам неприятно, просто из-за того, что я случайно оказалась рядом.
Макс с минуту подумал, а потом вздохнул.
– Спасибо вам, Клэр. Но, как ни странно, мне самому хочется вам рассказать.
Он сделал глоток коньяку и посмотрел на меня с улыбкой.
– Может, вы даже найдете это более интересным, чем мое сиротство.
– Что же может быть интереснее, чем тридцатисемилетний сирота?
– О, ну как вам сказать... Давайте сядем, – он взял меня за руку и подвел к дивану. Я разлила кофе. – Собственно рассказывать особенно и не о чем. Да, да спасибо, я буду без молока. С Софией мы познакомились, когда мне было двадцать пять. Она с первой встречи заимела на меня виды, а того, чего София хочет, она всегда добивается. Я думаю, вы и сами это заметили. Двенадцать лет назад я был куда менее искушен, чем сейчас, и мы поженились. Наш брак стал рушиться почти что сразу, но мы промучились около трех лет, прежде чем расстались. София так и не простила мне, что я настоял на разводе, хотя она была не менее несчастлива, чем я, и крутила романы, чтобы как-то потешить уязвленное самолюбие. Думаю, если бы развестись решила она сама, все было бы по-другому. Она до сих пор не смогла смириться, как вы, наверное, догадались.
– Да, она не очень старалась быть сдержанной.
– Да, разумеется. Она никак не может поверить, что я разлюбил ее. Она всегда рассматривает людей как собственность, но вовсе не потому, что бывает к кому-то искренне привязана, – взгляд его снова стал мрачным, и он опустил голову.
– Я сочувствую вам, Макс. Вы много пережили.
Он встал и, не оборачиваясь ко мне, подошел к книжной полке.
– Меня это все несомненно закалило. Я понял, что можно существовать и в аду.
Он старался говорить беспечно, но по тому, как вдруг поникли его плечи, было понятно, что ему нелегко.
– Я понимаю, Макс, – поставив на стол чашку, я тоже поднялась и, подойдя к нему, чуть дотронулась до его руки.
Он резко повернулся.
– Я, вероятно, преувеличиваю.
– Мне кажется, не слишком. Из-за таких, как София, вы не должны проклинать всю женскую половину рода человеческого.
Он помедлил, словно хотел еще что-то сказать, но потом передумал.
– Клэр, может, вы покажете мне мастерскую, – неожиданно попросил он.
Я еще не успела привыкнуть к характерным для Макса резким переменам настроения.
– Мою... мастерскую?
– Да, если вы позволите.
– Да... вот сюда.
– Когда мы поднимались по лестнице, я подумала, что готова сейчас сделать для него что угодно, чтобы он перестал думать о Софии, в том числе и впустить в святую святых – мою драгоценную мастерскую. Я включила свет. В комнате все выглядело как обычно. Собственно смотреть было особенно нечего: несколько этюдов, оставшихся после подготовки к выставке, пять или шесть прислоненных к стене картин, которые я решила не выставлять, да пара мольбертов с начатыми работами.
Макс очень тихо стоял в дверях, оглядывая комнату, его глаза быстро скользили с предмета на предмет.
Я вдруг ужасно смутилась.
– Даже не знаю, что может быть вам интересно...
Он словно не слышал.
– Можно мне...
Казалось, он сейчас так далеко от меня, что я даже не могла представить себе, о чем он думает. Почему-то я решила, что это не имеет отношения к моим работам. Он все еще думал о своих неприятностях и, скорей всего, старался взять себя в руки. Я наблюдала за тем, как он пересек комнату и остановился, разглядывая этюды. Он так ничего и не сказал. Я не могла поручиться, что он сейчас что-то видит. У меня было ощущение, что прошла вечность, прежде чем он посмотрел на меня. Лицо его было сейчас странно отрешенным.
– Макс, ради Бога, что это с вами? – Мне стало неловко, будто я узнала о нем что-то очень сокровенное, хотя я и не могла определить, что именно. Он прикрыл глаза рукой.
– Все в порядке, Клэр. Извините, – отчетливо проговорил он и сделал попытку улыбнуться. – Пойдемте вниз.
Пройдя мимо меня, он вышел из комнаты, а я застыла на месте, не в силах преодолеть изумления. Я ощущала страшную неловкость от того, что оказалась слишком близкой свидетельницей чужих переживаний. Но я не имела права вмешиваться. Я выключила свет, осторожно прикрыла за собой дверь, раздумывая над тем, что же терзает Макса, и поражаясь тому, до чего жестоко сумела обидеть его эта женщина.
Спустившись вниз, я обнаружила, что он спокойно сидит на диване.
Когда я вошла, он поднял голову.
– Вы знаете, я сейчас думал, что у вас может получиться отличный цикл, если вы будете продолжать писать деревенских жителей. Люди прекрасно вам удаются, и мне кажется, что здесь вы еще не достаточно испробовали свои силы. Сцена на рынке получилась замечательно.
Меня поразила его способность быстро собираться, хотя я и обратила внимание на несколько нарочитую небрежность его тона. Я постаралась подыграть ему.
– Да, я думаю, вы правы. Мне кажется, было бы интересно написать целое семейство. Понимаете, поближе узнать отношения. Здесь по-моему кроется масса возможностей.
– Интересно, почему вы так много занимаетесь пейзажем? Может, это безопаснее? он улыбнулся.
– Вы хотите сказать, что я опасаюсь добираться до сути?
– Я ничего не хочу сказать. Это было бы бестактно, но мне кажется, вы обладаете способностью очень ясно видеть, не отвлекаясь на мелочи. Портрет вашего юного друга – прекрасный тому пример.
– Ну это-то было несложно. Я его люблю, – тихо ответила я.
– Это заметно. А вам ведь не просто полюбить, так ведь, Клэр?
Я ужасно растерялась, до того неожиданно прозвучало его последнее утверждение, которое, надо отдать ему должное, было весьма справедливым.
– Да... пожалуй, вы правы.
– Тут нечего стыдиться, моя милая. Некоторые расточают любовь с такой щедростью. будто раздают театральные контрамарки. Она для них мало что значит. А вы, наоборот, относитесь к тем, кто чувствует глубоко, и потому очень разборчивы. Но я думаю, если вы уж полюбите, то так сильно, что разлюбить вас сможет заставить только...
– Макс, вы что, читаете в мыслях? – спросила я, приходя опять в полное замешательство.
– Нет, просто я наблюдателен. 3а последние несколько лет я научился разбираться в человеческой породе.